Кузьма Минин - [60]

В возках нижегородские послы: безместный дворянин Ждан Петрович Болтин, игумен Печерского монастыря Феодосий и «изо всех чинов всякие лучшие люди».

Думушка у всех тяжелая. Не легко быть зачинщиками такого опасного дела. Сила противника велика. А вдруг нагрянет он в Нижний, посадит на кол Минина и всех его друзей как бунтовщиков!.. Посольство ведь тоже снарядил он, Кузьма. Болтина — человека доброго и умного — выбрали послом по его же совету. Феодосия уговорил ехать в Мугреево тоже Минин.

Воеводы и многие дворяне вознегодовали на Феодосия, обзывают его всяко, чуть ли не богоотступником. Легко ли им, воеводам, видеть такой «позор»?! В одном возке и дворянин, и игумен, и посадские тяглецы, тут же боярские холопы и беглые крестьяне!

Сумбур большой царил в последние дни в Нижнем. Ненадежные люди подняли головы, вступили в борьбу с Кузьмой. Пока трудно сказать, чем кончится эта борьба. Главное, надо как можно скорее уговорить Пожарского. Ополчение без воеводы — то же, что стадо без пастуха. Но захочет ли он наживать себе врагов среди воевод и дворян, пойдет ли заодно с простыми людьми и согласится ли подвергать свою жизнь опасностям будущей страшной войны? Князья и бояре привыкли получать власть и грамоты из рук царей, а тут ему власть вручают мелкие люди, а главный из них — говядарь, простой посадский человек. Не сочтет ли князь оскорбительным для себя получить власть от «подлых людей»? Да и больной он, израненный. Может быть, и посольство-то зря к нему нарядили?!

Игумен Феодосий втайне начал уже было раскаиваться: зачем поехал. Однако, вспомнив, что царь Василий Шуйский — покровитель Печерского монастыря, бывший собственник Нижнего Нове-града, давший тарханную грамоту монастырю, — может быть посажен опять на престол, игумен Феодосий решил не отступаться от начатого. Что будет, то будет! «Я уже старый, все одно помирать!»

Посадские, холопы и крестьяне беспокойно вздыхали: «А ну-ка, и этот такой же, как и другие! Вот вчера один мужик не стерпел, прямо в глаза сказал своему барину: «Мы-де и в аду будем вам служить, вы будете в котле кипеть, а мы дрова подкладывать». Но нет! Князь Пожарский не таков. Недаром на него бояре жаловались Лжедимитрию, что «он с мужиками слаб».

* * *

В суздальской вотчине, в Мугрееве, случилось удивительное событие: князь послал людей на село за попом Иваном, чтобы они привели его, хотел допросить, как смеет он поминать на молитве в церкви польского королевича, а поп сбежал неизвестно куда. Конные и пешие гонцы по приказу хозяина искали попа всюду, а он словно в землю зарылся. Когда гонцы, рассказав об этом Пожарскому, уходили из его дома, им бросились в глаза спускавшиеся с нагорья три возка, а вокруг них вооруженные всадники. Что за люди? Уж не польские ли паны? Известно, что разъезжают они по Русской земле, как у себя дома. Уж не казаки ли вора Заруцкого? Не побежать ли да не поднять ли село? Нет! Лучше дождаться!

Кони остановились у ворот. Приезжие начали выходить из возков. Мужики опустились на колени, но, услышав над собой голоса: «Вставайте, добрые люди! Указывайте, где Пожарский», приободрились.

Наумку Григорьева, ландиховского парня, дернул за рукав полушубка какой-то рыжебородый дядя в лаптях, вылезший из одного возка, и тихо, на ухо, спросил: «Что князюшко-то? Приветлив ли, не лют?» Наумка весело подмигнул:

— Увидишь — отец родной.

— То-то! Сам знаешь: кинь в собаку палицей — в злого барина попадешь… Паутина! — и вздохнул.

Нижегородские гости справились о здоровье князя и пошли к дому Пожарского. У всех была одна мысль: «Согласится ли?» Отправляя послов, Кузьма наказывал: «Не отступайте! Тверже Пожарского нам воеводы не найти!»

Впереди всех пошел Олешка. Старичок, тяглец Благовещенского монастыря Онисим, догнал его, дернул: «Чего все вперед лезешь!» Игумен Феодосий недовольно покосился на Олешку. «Дерзкий, мол, холоп!» Онисим прошептал парню на ухо: «Попам перёд надлежит, дворянам — середина, посадским — низина а нам — зад». Но пока старик увещевал парня, двое мужиков нижегородских — черный курчавый великан Онуфрий Постник и Андрей Лукин, а с ними Гаврилка — пошли впереди игумена Феодосия и дворянина Ждана Болтина. Старичок тяглец хотел было остановить и их, а Олешка помешал ему, сказав с великим злом: «Мотри, додергаешься!»

* * *

— Сынок! Митенька! — склонилась над постелью сына мать Пожарского. Он открыл глаза, потянулся.

— Ты все около меня?! Бедная!.. Иди отдохни.

— Да нет, сынок! Народ на дворе какой-то из Нижнего…

Не разбойники ли уж?.. Называют себя послами. Не поймешь, что говорят… и кто такие… будто и поп с ними…

— Наш?! Привел разбойников!

— Да нет… Чужой какой-то… Из Нижнего.

Пожарский быстро поднялся. Надел охабень, шапку и, опираясь на посох, вышел во двор. На крыльце всей грудью вдохнул в себя крепкий, пахнущий соснами воздух. С любопытством осмотрел кучку неизвестных ему людей.

— Чего ради, граждане, пожаловали ко мне?

Послы поклонились низко, до земли.

— Любезный наш воин и заступник! Видим мы: Московское государство все возмущено и грады многие опустошены, в прочих же во всех великое смятение, и всюду проникают злодеи, и царствующим градом, Москвою, латинцы обладают… И по многие дни совещавшись, мы, всякие люди, пришли к тебе, пресветлый наш Дмитрий Михайлович. Не допусти погибели государства Российского. Посланы бо мы всем народом нижегородским… Прими же мирской приговор земских наших, служилых и жилецких людей…