Кузены - [79]

Развернув газету, Арчер принимается ее перелистывать.

– Половина новостей о матушке, – бормочет он. – Вот уж по чему я точно не буду скучать, когда уеду.

Милли передергивается.

– Опять про бал пишут?

– Нет. Какая-то картина из ее коллекции продана на «Сотбис» за баснословную сумму. – Он переворачивает страницу. – Вообще-то матушка никогда не разбиралась в искусстве. Вкус у нее был просто ужасный, мы вечно над этим подшучивали. Наверное, Терезе за столько лет все же удалось сделать из нее знатока.

Мы с Милли обмениваемся взглядами, и я вижу на ее лице отражение собственных мыслей: «Снова Тереза!» Вчера мы несколько отвлеклись от этого разговора, но, кажется, она не совсем адекватна. Есть что-то жутковатое в женщине, которая почти все время проводит в стенах особняка у моря и общается только со своей хозяйкой. Однако прежде чем кто-то из нас успевает сказать что-нибудь, в дверь звонят.

Арчер, сдвинув брови, поднимается с места.

– Наверное, Обри.

– А что, разве там заперто? – спрашивает Милли.

– Вряд ли, но… – Не договорив, он выходит из кухни.

Мое внимание тут же переключается обратно на Милли, которая продолжает грызть бекон.

– Привет, – говорю я. От одной мысли, что мы снова одни, по коже пробегает короткий электрический разряд. Пусть даже это всего лишь на минуту.

Милли проглатывает кусочек и отпивает кофе.

– Ну, привет.

– Классная футболка.

– Спасибо. Очень удобная.

Мои глаза опускаются ниже, на ее ноги.

– Должен признаться, у меня возникают всякие… мысли.

– Держи их при себе, – откликается она, однако на губах у нее мелькает улыбка.

Доносящиеся до нас неразличимые голоса становятся громче. В кухне вновь появляется Арчер, а сразу за ним – Хейзел.

– …Простите, что прервала ваш завтрак, – говорит она, потом, заметив нас, виновато машет. – И ваш тоже. Привет, ребята.

– Привет, – отзываемся мы.

Арчер показывает на свободный стул.

– Ничего страшного. Может, присоединишься?

– Нет, спасибо. Я просто хотела отдать вам кое-что… – Она расстегивает большую сумку, висящую на плече, и перебирает содержимое. – Вы спрашивали, нет ли чего-то еще в дедушкиных бумагах, адресованного вам или мне. Я вчера вечером перебрала кучу всего, и вот на этом был приклеен стикер с моим именем, так что – держите.

Хейзел вытягивает лист бумаги и передает Арчеру. Милли подается вперед.

– Что там?

Тот пробегает лист глазами, переворачивает и продолжает читать с другой стороны.

– Похоже, медицинское заключение матушки. И диагноз… – Он осекается и сдвигает брови. – Не может быть. Это какая-то ошибка.

– А? – Милли, привстав, заглядывает через плечо. – Что такое… гипертрофическая кардиомиопатия? – медленно, по слогам произносит она.

– Состояние, когда мышцы сердца аномально утолщены, – отвечает Арчер. – Иногда незначительно, иногда очень сильно – в зависимости от серьезности заболевания. У отца оно было, как выяснилось после смерти. Так что это наверняка ошибка. Просто имена перепутаны – вместо него вписали матушку.

– А когда он умер? – спрашивает Хейзел.

Арчер задумывается.

– В конце девяносто пятого.

– А заключение от девяносто шестого, – указывает она. – И тут результаты эхокардиограммы и прочее.

– Хм… – На лбу у Арчера прорезается морщина. – То есть, если я правильно понимаю, у матери то же самое, что и у отца? Но она прожила с этим… сколько там получается? Двадцать пять лет? Видимо, в ее случае все не так серьезно. Не понимаю только, зачем доктору Бакстеру адресовать тебе подобное, Хейзел? – Он возвращает лист с мягкой улыбкой. – Я уже подумываю: может, и его письмо, и отчет о вскрытии объясняются просто деменцией? При ней ведь как раз человек начинает путаться в собственных мыслях и плохо понимает, что к чему…

– Да, возможно… – неопределенно протягивает Хейзел.

– Дональд Кэмден тоже упоминал, что миссис Стори больна, – влезаю я. – При самом первом нашем разговоре. И поэтому хотел спровадить нас с острова. Правда, когда мы ее видели, выглядела она вполне нормально.

Милли закатывает глаза:

– Не думаю, что можно верить хоть одному слову Дональда, если только это ему не на руку. А его, похоже, заботит только… Стоп. Подождите-ка… – добавляет она уже тише, что-то прокручивая в голове. На щеках вдруг выступает румянец, глаза зажигаются. – Дядя Арчер, вы ведь сказали, что Милдред с годами стала лучше разбираться в искусстве, так? Что раньше у нее был просто ужасный вкус?

– Ну да. К чему ты это?

– А вчера – я не придала сразу значения, и без того странностей хватало, – но вчера в Кэтминт-хаусе я предложила Терезе посмотреть вместе игру «Янкиз» и «Ред Сокс», и та ответила, что не любит бейсбол.

– Правда? – Арчер озадаченно моргает. – Странно. Когда мы здесь жили, Тереза болела за «Янкиз». Она и Аллисон – больше никто.

– Да, знаю, – нетерпеливо обрывает Милли. – И Кайла собиралась что-то сказать Терезе, верно? А потом погибла. Доктор Бакстер тоже хотел о чем-то с вами поговорить и вдруг скончался. Так вот – что, если… Что если умерли не только они?

Арчер смотрит на нее пустыми глазами.

– Извини, Милли, но я не понимаю, о чем ты.

Та выхватывает медицинское заключение из рук Хейзел и машет им.

– У Милдред было смертельное заболевание, так? Диагноз поставили в девяносто шестом. Через год она непонятно почему разрывает все связи с детьми. А что, если она этого не делала? И не могла сделать?