Кутепов: Мираж - [3]

Из полка позвонили, когда Кутепов ещё спал. Старшая сестра Раиса вошла в спальню и с испуганным лицом сказала, что звонит Макшеев и сообщает о беспорядках в казармах, что будто бы по всему городу бунтуют солдаты, добавив, что поручик Дымников уже ждёт.

   — Доигрались, доболтались, Фёдора Ивановна, — бормотал Александр Павлович любимую присказку, одеваясь.

Кутепов пригласил поручика к завтраку, предупредил о серьёзности обстановки. Молодой человек ему определённо нравился, и было в этой симпатии нечто от старой, ещё детской неистребимой зависти провинциала к столичному аристократу.

Мундир у Дымникова вычищен, галифе отутюжены, сапога сияют, шпоры — «савельевский звон» — сверкают. Всего несколько шагов по паркету, и сразу видно, что знает, как шенкелями держать лошадь. Правда, в ярко-сером февральском свете обнаружились некоторые следы беспокойной ночи: синяки в подглазьях, покрасневшие белки. Полковник, холостяк и почти аскет, не осуждал увлечения офицерской молодости.

На улице питерская предвесенняя сырость забралась за воротник. Леонтий кутался в шарф и мучительно думал: не ошибся ли? Мог бы заболеть и отсидеться у родителей — сменил бы мундир на студенческую куртку. Но долги! Вчера Васька срочно требовал отдать, пока из-за беспорядков не упал рубль. Напившись, Васька кричал, что он за революцию, называл себя потомком декабриста, приставал к Лёньке, подло шутил, что «в счёт погашения долга», правда, когда разошлись по комнатам, — через двери всё слышно, — честно трудился всю ночь со своей Машкой.

Полковник, взглянув на окаменевшее лицо поручика, наконец понял, почему Дымников иногда вызывает у него неприятное чувство: временами этот красивый офицер похож на убийцу Пушкина Дантеса на известном портрете.

Извозчик подкатил на удивление быстро. На Васильевском — тишина. Когда ехали мимо дворца Меншикова, полковник, прервав молчание, сказал:

   — Император Пётр и Меншиков во время парадов гвардии обходили строй, и Его Величество сам наливал чарку водки каждому солдату. А знаете, поручик, любимый напиток императора Петра Алексеевича? Флин — гретое пиво с коньяком и лимонным соком.

Дымникова вовсе не интересовало прошлое, его волновал предстоящий день — не из-за пустяков же вызвали полковника в казармы. Переехали Неву, покрытую тающим грязно-зелёным льдом. Дворцовая набережная встретила тёмной шевелящейся толпой. Ещё не так всё страшно: люди жались к стенам, освобождая дорогу, на офицеров смотрели с любопытством. Картузы, платочки, сапоги.

   — Понедельник, а они гуляют, — сказал извозчик, — забастовщики.

   — Вы не знаете, поручик, сколько сейчас бастующих в городе? — спросил полковник.

   — В субботу было около двухсот тысяч, а сегодня я газету не нашёл — «Новое время»[3] не вышло.

Александровская колонна тонула в тучах. Площадь, зажатая между низким густо-серым небом и такого же цвета стенами зданий, наполовину была зачернена толпой. На несколько винтовочных выстрелов эта масса ответила волнообразным тревожным движением. Извозчик остановил лошадь, и стали слышны неразборчивые выкрики, доносящиеся почему-то не из толпы, а откуда-то со стороны или сверху: «...авие!.. Долой..ой!..ой!.. Царское!..»

   — Стреляют солдаты возле Адмиралтейства, — сказал Дымников. — В воздух. Для шума.

   — У вас хороший глаз, поручик, — одобрительно заметил полковник.

   — Артиллерийским наблюдателем был под Перемышлем.

   — Мы с вами ещё повоюем. Разгоним эту сволочь. Поехали. Офицеров они боятся тронуть.

«Пока боятся», — подумал Дымников. Он с тоской надеялся, что полковник вдруг решит собрать запасные роты полка и немедленно отправиться с ними на фронт. Или, наоборот, вызовет полк с фронта сюда, а с приказом пошлёт его. Поручик на миг представил, как на вокзале сразу зайдёт в ресторан...

Тяжёлый туман шёл от Невы, стирая краски, покрывая и людей, и стены, и крыши серым одноцветьем. Всё это беспорядочное, серое, сырое, неясно шумящее, сжимаемое толпами, ещё нерешительными, не осознающими себя, не нашедшими цели — всё было сплошным нетерпеливым ожиданием чего-то решающего и страшного.

Когда подъезжали к казармам, полковник кратко объяснил задачу: солдат построить, напомнить присягу, арестовать зачинщиков.

   — И что с ними?

   — В Петропавловку. Если потребуется — расстрелять на месте.

Конечно, полковник прав: в армии только так, но почему произошло всё то, из-за чего теперь потребовались аресты и расстрелы? Почему он, Леонтий Дымников, ни в чём ни перед кем не виноватый, никому не желающий зла, должен участвовать в этом?

Поначалу ничто не предвещало особых затруднений: во дворе у ворот несколько офицеров дымили папиросами, капитан Путилин, — поручик был с ним знаком, — как положено, скомандовал «Господа офицеры», доложил... Но первое впечатление оказалось обманчивым: двор казармы не убран — кучи мусора и кухонных отходов у дорожек, да и в докладе капитана зловеще прозвучала фраза: «Нестроевая рота самовольно покинула казармы и вышла в город». Чуть позже выяснилось, что не к добру и автомобиль, стоявший недалеко от ворот: дубль-фаэтон «Руссо-Балт». Тёмно-коричневый, вымытый, шикарный. Министерский или градоначальника. Полковник едва успел начать свой разнос господам офицерам, как к нему подбежал поручик Макшеев и доложил, что командующий Петроградским военным округом генерал Хабалов вызывает полковника на совещание в Градоначальство и прислал за ним автомобиль. Шофёр, усатый унтер-офицер, почтительно открыл полковнику дверцу. Поручику Дымникову тоже было приказано ехать.