Кутепов: Мираж - [14]

Самые решительные уже пробирались к нему.

   — Преображенцы, ко мне! — закричал полковник. — Преображенцы! Не выдавайте своего командира.

И преображенцы не выдали: человек 20 быстро окружили Кутепова, оттесняя злобствующих, приговаривая: «Не дело это, ребята... Не совершайте убийства... Не совершайте грех...»

Вечером, выслушивая доклад адъютанта о подготовке полка к походу, Кутепов был мрачен и странно безразличен. Капитан осторожно пытался как-то его расшевелить:

   — С нашими солдатами мы можем спокойно идти в наступление, — говорил он. — Сегодня они показали свою верность присяге и вам, Александр Павлович.

Полковник скептически взглянул на капитана и не стал продолжать разговор о верных солдатах.

   — К утру приготовьте приказ о походе, — сказал он.

Адъютант уже подходил к двери, когда Кутепов остановил его вопросом:

   — Что вы думаете о будущем наступлении, капитан?

   — Я уверен в успехе, — ответил капитан не совсем твёрдо.

   — Мой полк выполнит приказ, а эти, — он презрительно покачал головой, — эти побегут и побросают винтовки. И хорошо, если побросают, а то ещё и офицеров своих перебьют.

1917. ИЮНЬ

Жарким утром Кутепов с небольшой свитой объезжал центральные улицы Тарнополя. На белой стене городской управы, между рядами маленьких старинных окон увидел плакат — красным по лоснящемуся чёрному: «Тыл победил самодержавие, фронт победит Германию».

   — Согласны с лозунгом Брусилова[10], поручик? — спросил он, повернувшись к сопровождающему.

   — Так точно, господин полковник, — ответил тот. — Наступление началось удачно.

   — Удачно, Фёдора Ивановна. Чуть не половина полков отказались идти в бой. Удачное начало — заслуга Корнилова. И то, что мы с вами здесь, а не на передовой, тоже его решение. Но он оставил нас в резерве не для того, чтобы мы яблоки ели, а чтобы спасти фронт, когда армия побежит от немцев. «Армия свободной России», как её называет господин военный министр. Слышали его пламенные речи?

У ворот городского рынка спешились, бросили поводья ординарцам, небольшой группой вошли в раскрытые ворота, в шум и гвалт оживлённой толпы. Кутепов, конечно, впереди: не позволял ни ехать, ни идти рядом с ним — почти все окружающие оказывались выше ростом. Перед офицерами расступались, зелёные солдатские гимнастёрки разбегались по углам — не привыкли ещё к свободе. Навстречу выбежал унтер-офицер, за ним четверо солдат с винтовками. Солдаты дисциплинированно вытянулись, унтер подошёл по-уставному, отдал честь и доложил, что несёт патрульную службу и никаких происшествий не произошло.

Из толпы любопытных выдвинулся офицер. Кутепов узнал поручика Дымникова, подозвал, спросил:

   — Отдыхаете, поручик?

   — И отдыхаю, и патрули проверяю, господин полковник.

   — Налегайте на яблоки — в бою некогда будет лакомиться. Готовы?

   — Мы, все офицеры, с нетерпением ждём, господин полковник.

   — Теперь скоро. А пока отдыхайте.

Глядя вслед полковнику, направившемуся со своей свитой к выходу, Леонтий удивлялся: ведь полковник и вправду верит, что он, Дымников, так и рвётся в бой — не дай бог, без него Берлин возьмут. А ему вся эта суматоха с переходом в Тарнополь, с подготовкой к наступлению — лишь невыносимая разлука с Марысей. Проходя между торговыми рядами, он остановился не у яблок, а около огромной корзины с жёлтой черешней. Какой-то особый сорт — крупная, янтарно-желтая с розовым оттенком — цвет обнажённого тела Марыси. Казалось, даже запахом её повеяло: горячий мускус и тонкие духи из Варшавы. Взял веточку с двумя ягодами — еле пахнет травой.

   — Берите ягоду, пан офицер, — говорила торговка — молодая черноглазая и черноволосая украинка, — ой, и сладка ж черешня. Кушайте на здоровье.

   — Почём продаёшь?

   — Такому гарному пану офицеру так отдам.

Её яркие губы расслабленно раскрылись в призывной улыбке.

   — Так уж и всё мне дашь?

   — Всё, пан офицер, — сказала девушка, многозначительно понизив голос, и взволнованно вздохнула.

Леонтий ещё не решил, пойдёт ли с ней, когда его кто-то сзади хлопнул по плечу. Он повернулся и увидел штабс-капитана Меженина рядом с неизвестным молодым брюнетом в фуражке и френче «под Керенского».

   — Ты, Лео, как всегда, выбрал самую красивую.

   — Самую красивую черешню, — сказал Леонтий, разглядывая незнакомца. Тот, хотя и смотрел на него, на торговку, на черешню, но, судя по взгляду, ничего этого не видел, погрузившись в какие-то свои мысли.

Меженин познакомил:

   — Помощник военного комиссара правительства по 8-й армии Виктор Борисович Шкловский[11].

Механически пожав руку и, по-видимому, оторвавшись, наконец, от какой-то своей мысли, сказал Меженину:

   — Бессмысленно копаться в дилетантской философии толстых и Достоевских. Искусство — не смысл, а приём.

   — А если меня интересует смысл? — возразил штабс-капитан.

   — Где Игорь, там обязательно Толстой и Достоевский, — добродушно упрекнул Дымников. — Если тебя интересует смысл, то какой смысл торчать на рынке, если совсем рядом настоящий ресторан?

На завтрак им подали кислое местное вино, жареную курицу и много всяких овощей. Помощник комиссара продолжал всматриваться в глубину своих мыслей и некоторые из них подбрасывал собеседникам. Сказал, что Толстой, Достоевский, а вместе с ними и Блок — это нафталин, что литературное произведение различается не содержанием, а тем, в каком порядке расставлены слова, что поэзия — это только слова, и совсем не важно, что они означают... Что касается Блока и символистов, то они трупы. Новый великий поэт — Маяковский.