Куси, Савка, куси! - [18]

А не умышляешь ли ты зла какова против убогих, добрый человек? – наконец вымолвил старик.

Господь с тобой, дедушка! – Свирь перекрестился и усердно замотал головой, словно слепой мог это увидеть. – Во имя Спасителя нашего и Пресвятыя Богородицы! Ко мне, как сыграю с божиим человеком, завсегда удача липнет. Я плачю, буде он выиграет. А он – нет. Ну, клади руку, парень! Не бойся!

– Не бойся, не бойся! – зашумела толпа. – Он не кусаетца!

Поводырь неуверенно положил руку на край стола, расправил ладонь. И тут же повисла, подпрыгивая, играя возле пальцев, неуловимая деревяшка.

– Ладонь открывать нельзя! – предупредил Свирь.

Мальчишка медлил, примериваясь. Хоп! Свирь даже не зафиксировал короткого движения.

– Поймал! – взвыли сзади.

Поводырь разжал пальцы. Волчок лежал на ладони, маленький, неподвижный.

Этого не могло быть!

После Сивого, после всех подножек, ударов и оплеух…

Свирь замер. Сердце остановилось, а потом ухнуло куда-то вниз и, судорожно взревев на форсаже, лихорадочными толчками погнало по жилам вскипающую кровь. И ноги стали ватными. И сумасшедшая радость испариной пробила тело, полоснула по глазам. Но Малыш уже тормозил подкорку, сбрасывая эмоции, и сухо и четко прозвучал внутри его голос: – Улыбка. Радуйся.

Малыш вел партию, и Свирь сейчас, не размышляя, подчинялся ему. Заученная улыбка растянула рот, отработанно пошла за пазуху правая рука, и пересохшим горлом он весело закричал:

– Ай да молодец! Востер, сотона! Ты смотри – схватил! Ну раз схватил – получи!

И еще упруго билась в висках кровь, и нервная дрожь редкими импульсами подергивала спину над лопатками, но туман в глазах исчезал, таял, открывая зажатую между фалангами указательного и безымянного пальцев – чтобы не видели окружающие – копейку, которую он небрежно протягивал поводырю. Копейка тускло светилась. Поводырь смотрел на нее неуверенно.

«Монету» вместе с «Фокусом» придумал лично Пети. Пети первым сообразил, что в систему подготовки Летучих будет входить тщательный контроль за своей моторикой. А это практически исключало возможность непроизвольных ответов. Вся трудность заключалась в том, чтобы определить латент спонтанной реакции Летучих. Но Пети сумел сделать и это, когда разобрались в аппаратуре «Целесты».

Лицо поводыря, наконец, выразило удивление, но, прежде чем он протянул руку, Свирь сжал кулак. Сотни раз он отрабатывал этот тест, и теперь оказалось, что не зря. Охватившее его возбуждение было таким сильным, что не будь его действия доведены до автоматизма, он обязательно сбился б где-нибудь.

– Мало?! – с энтузиазмом продолжал выкрикивать он. – На тебе две копейки! На полтину! Мне для божьего человека ничево не жалко! Держи! Мне от тебя счастье будет! Ничево не жалко! – повторил он, перегнувшись через стол и всовывая медную полтину в ладонь поводыря.

Это был очень рискованный тест. Ситуация продолжала оставаться непонятной для Летучих и, значит, опасной, провоцируя уход из нее. Но на Совете посчитали, что потенциальная угроза здесь все же невелика, и разрешили включить тест в батарею. Очень соблазнительной выглядела его высокая валидность.

– Двести сорок три миллисекунды – окципито фронталес, лобная, – буднично сообщил Малыш. – Потом, за бровями – остальные.

Свирь почувствовал, как судорожная гримаса, с которой он не в силах справиться, предательски перекашивает лицо. Сказанное Малышом означало, что реакция мышц лица в двадцать раз превысила обычный латент непроизвольного удивления. Сработавшие «Волчок» и «Монета» открывали теперь выход на контакт!

– Запускай «Схему», – коротко распорядился Малыш. – Только осторожно.

Свирь напрягся и подобрался. Чувства его обострились, и с трудом усмиряемое тело каждой воспаленной клеточкой ощутило лихорадочно стучащие под черепом секунды. Теперь начиналось главное.

– Полно тебе с ними! – зашумели в толпе. – Играть давай!

– Сыграем, сыграем… – терпеливо пробормотал Свирь.

– Не торопись… – предупреждающе бубнил Малыш. – Следи, чтоб ты мог отработать назад. Сделай паузу.

Голос Малыша звучал слабо, словно издалека. И все окружающее вдруг оказалось за прозрачным барьером, сливаясь в безликий, размытый фон, из которого вырывались неясные звуки. И напряжение свело скулы, стеснило дыхание. Центр считал вероятность того, что Летучие не уйдут из ситуации, достаточно большой. А если нет? Или депрессивный характер реакций сменится агрессивным?

Он не имел права рисковать, но каждый его шаг был огромным риском. Когда-то ему казалось, что труднее всего найти Летучих. Ерунда! Самым трудным был контакт – стремительный и знобкий, как встречный бой… Зажмурившись, он сжал балансир и ступил на проволоку.

Двадцать девять лет он готовился к этому. И в то, начисто забытое им, время, когда учился ходить и правильно держать ложку, и тогда, когда, ненавидя себя, пытался- оторваться от края побеждающего его десятиметрового трамплина, и в те семнадцать часов, которые он падал с прогоревшим двигателем в Юпитер, не зная, что это всего-навсего последний экзамен, и потом, трижды попадаясь уже по-настоящему, и, видимо, научившись все-таки умирать, поскольку до сих пор остался живым, – все эти годы он, сам не зная того, готовился к этим очень коротким четырем минутам. Не у каждого в жизни случаются такие минуты, – но если они вдруг пришли к тебе, самое трудное – не растеряться и сделать именно то, что надо делать. Другие, возможно, назвали бы это подвигом. Но только никакого подвига тут нет. Какой может быть подвиг в том, чтобы хватило ума не натворить ошибок.