Курс истории древней философии - [175]
2
«Евтидем» не окончен, – говорил мне B.C. Соловьев, – есть туловище, но оно не обрублено". Заключительный разговор с Критоном представлялся ему позднейшей приставкой, которая не заканчивает собою диалог, а является как бы отступлением от него, написанным по совершенно постороннему поводу в ответ одному «известному составителю речей», осуждавшему Сократа вместе с философией и софистикой.
К сожалению, Владимир Сергеевич не успел высказать своих взглядов на этот диалог. В первом томе[107] он относит «Евтидем» вместе с обоими Иппиями и Протагором к последним годам жизни Сократа. «В них, – говорит он, – дух Сократова учения характеризуется главным образом отрицательно – через сопоставление с духом софистики. Необходимо признать, что два более значительные из этих диалогов – „Протагор“ и „Евтидем“ – были существенно переделаны Платоном в последующее время». Как знают читатели, Владимир Сергеевич существенно изменил свой взгляд на «Протагора», подлинность которого он решительно отрицает. К каким выводам привело бы его исследование Евтидема, мы решать не беремся. По-видимому, он представлялся ему отражением «Сократовской борьбы». Сократ выступает здесь в борьбе с «софистами улицы». Два принципа воспитания сталкиваются между собою и изображаются в своей противоположности друг другу, или, как говорит Бониц, «призвание философии быть истинной воспитательницей юношества оправдывается против притязаний мнимой мудрости, посягающей на ее место, – посредством самораскрытия той и другой».[108] И Сократ, и софисты показывают, в чем состоит их мудрость: один стремится к «царственному искусству», которое делает людей мудрыми и добрыми, указывая им идеал высшего блага и путь к его достижению; другие стремятся к чисто словесному искусству, упраздняя возможность всякого знания.
«Нельзя ли предполагать, – спросил я Владимира Сергеевича, – что под маскою Евтидема и Дионисиодора Платон местами издевается над киниками, как это думали и некоторые немецкие ученые?»
– «Возможно, – отвечал он, – очень уж жестоко Платон их пробирает. Это надо будет разобрать!..» Теперь мне пришлось разбирать этот вопрос. Рассматривая «Евтидем», я пришел к тому заключению, что Платон при его написании имел в виду киников не только «местами», а в целом: весь диалог представляется сплошной сатирой на эвристику, диалектику, гносеологию Антисфена. И, как мне кажется, только такое объяснение делает нам его понятным и в частях, и в целом.
3
За исключением краткого вступления и заключительной беседы Сократа с Критоном, наш диалог довольно явственно делится на пять частей: 1) обращение Сократа к Евтидему и Дионисиодору и первые софизмы двух братьев, сбивающие молодого Клиния; 2) речь Сократа, который дает софистам образчик своей собственной протрептики и просит софистов показать такой же образчик их «увещательной мудрости» (знание, как начало добра и счастья); 3) ряд новых софизмов о невозможности лжи, противоречия, бессмыслицы; 4) вторая речь Сократа; беседуя с Клинием, он приходит к требованию «царственного искусства» или того знания, которое есть «единое на потребу» для человека; он просит софистов объяснить ему природу этого знания, но, передавши им слово, получает от них вместо того 5) доказательство, что он уже обладает всеми возможными знаниями, вслед за тем рассыпается заключительный букет наиболее грубых софизмов.
Читая внимательно «Евтидема» я не вынес из него впечатления чего-либо недоконченного. Расчленение его замечательно ясно и просто, и беседа между Сократом и обоими софистами кончается весьма естественно среди общего гама и смеха, когда мудрые братья договорились, что называется, до чертиков; продолжать с ними беседу далее было бы более чем бесполезно: и без того уже Критон журит Сократа и передает ему, как осуждают его за то, что он водится с такими праздными и вздорными болтунами. Правда, можно заметить, что Сократ так и не дает своего определения «царственного искусства»; но, во-первых, это заходило бы далеко за пределы простого «увещания»; во-вторых, Сократ и хотел показать лишь образчик такого увещания, а вдаваться в пространное исследование о существе «политики» в присутствии таких собеседников, как Евтидем и его брат, значило бы метать жемчуг между «псами».
Обличительная цель нашего диалога, этой живой и остроумной философской «комедии», как называет ее Бониц, достигается вполне в связи с другою апологетическою целью, которую подчеркивает сам Платон в заключительной беседе Сократа с Критоном. Противниками великого учителя являются вовсе не Евтидем и Дионисидор, и не к ним обращена его защита. Противниками его выступают те лица, которые смешивают Сократа с софистами, подобными только что названным, и не различают между философией и софистикой. Таким противником Сократовоой философии является знаменитый ритор-литератор, который сам никогда не показывается в судилищах, но сочиняет речи для других. Этот ритор, в котором нетрудно узнать Исократа, встречает себе оценку не только в конце нашего диалога, но и в середине его, где в лице «словотворцев», не умеющих произносить собственные речи, мы находим довольно язвительный намек по его адресу.
