Курортное приключение - [57]

– Что будем заказывать?

– Два кофе, – сказала Антонина Петровна. – Кофе крепкий?

– Как всегда… Средний…

– Тогда, пожалуйста, два кофе и два пирожных.

– И два шашлыка, и бутылку шампанского, – добавил Холин.

– Шампанского не надо, – поспешно сказала Антонина Петровна.

– Как же мы будем пить на брудершафт? – удивился Холин.

– А мы будем пить на брудершафт?

– По-моему, надо, – сказал Холин серьезно.

– Но вы будете пить чисто символически.

– Согласен.

Официантка продолжала смотреть поверх их голов.

– Так берете шампанское или нет? – спросила она.

– Но я не выпью целую бутылку…

– На разлив не носим, – вмешалась официантка.

– Несите целую, – сказал Холин. – Там видно будет, что с нею делать.

Официантка ушла, неторопливо переваливаясь с боку на бок.

– Итак, – сказал Николай Егорович.

– Итак… Как вы себя чувствуете?

– Отлично. Я чертовски давно не был в ресторане. Тем более вдвоем с хорошенькой девушкой.

– Спасибо за комплимент.

– Не за что. У нас ресторан похож на столовую: те же котлеты, пиво и портвейн, только в два раза дороже. Наверно, наценка за дряхлого швейцара и чахлую пальму при входе.

Официантка принесла шампанское в ведерке со льдом.

– Ого, даже лед! – восхитился Холин.

Официантка ушла, никак не отреагировав на восторг Николая Егоровича.

– Вы умеете открывать? – спросила Антонина Петровна. – Только бесшумно.

– Когда-то был великий мастер. И с выстрелом, и бесшумно, и полушумно, и с пеной, и без пены.

Пробка открылась с тихим шипением.

– Здорово, – похвалила Антонина Петровна.

Холин налил ей полный бокал, себе чуть плеснул.

– За что? – спросил Николай Егорович.

– Давайте за ваше сердце. Пусть оно еще стучит долго-долго.

– Спасибо. Когда такой тост поднимает врач… Мне можно?

– Один глоток.

Он честно отхлебнул глоток колючей холодной жидкости. Она выпила все до дна, поставила фужер на стол вверх дном.

– Вот видите…

– Вы замечательный врач, – сказал Холин. – Но еще более замечательная девушка.

– Вы нащупали интересную тему. Давайте поговорим друг о друге.

– Давайте.

– Расскажите все обо мне, что думаете. Только честно. А потом я о вас. Идет?

– Идет.

От шампанского Антонина Петровна разрумянилась, волосы не слушались ее, падали на лицо, она постоянно поправляла их рукой, движением головы, сдувала с глаз пряди дыханием. На нее смотрели мужчины с соседних столиков.

– Начинайте, – она подперла голову кулаками и стала смотреть прямо в глаза.

– Значит, так… – Холин откашлялся, как докладчик перед лекцией, но потом сказал серьезно, тоже глядя ей в глаза: – Прежде всего меня поразило несоответствие между вашей профессией, как я ее привык себе представлять, и вашим поведением. Обычно врач делает сознательно все, чтобы больной забыл, что он врач. Для этого у него целый ряд профессиональных приемов, но я все равно вижу эти его приемы и еще больше помню, что он врач, судья, хозяин жизни и смерти. Я невольно, хотя понимаю, что это глупо, веду себя так, чтобы не рассердить его, расположить к себе, я заискиваю перед ним, во всем соглашаюсь, лишь бы он милостиво разрешил мне жить. Вы же поступаете наоборот. Вы изо всех сил стараетесь казаться врачом, но ваша жалостливая, добрая душа так и выпирает из вас, словно рыжий клок натуральных волос из-под седого парика (она усмехнулась). В вас я вижу такого же человека, как я сам, не судью, а девчонку, которая, какой бы белый халат ни одевала, все же остается девчонкой, и ее даже можно поцеловать, если повезет. Я как бы с вами наравне. Может быть, даже чуть выше, потому что я все-таки мужчина и вы, девушки, должны нам подчиняться в силу своей природы, если, конечно, опять же повезет и ты понравишься. Но мне вроде бы повезло.

– Вы страшно нахальный и самоуверенный тип, – сказала Антонина Петровна. – Однако продолжайте.

– Вы просили честно…

– Продолжайте, продолжайте. Потом я отыграюсь.

– Вот почему я вас не боялся с первого взгляда и вел себя, может быть, чересчур развязно и самоуверенно. И я был целый день спокоен за свое сердце, потому что вы не хмыкали многозначительно, не хмурились озабоченно, не смотрели пронзительно, не говорили: «Если почувствуете боль, немедленно принимайте нитроглицерин». Вместо всего этого вы со мной немного флиртовали…

– Что?!

– Вы же сказали – откровенно.

– Продолжайте, сударь. Но берегитесь…

– Может быть, я подобрал не точное слово. Но факт остается фактом. Когда я вышел из вашего кабинета, я думал о том, что я все-таки еще не безнадежно пропащий человек как мужчина, что я нравлюсь вам, что вы нравитесь мне, думал не о сердце, а о том, как вести себя дальше, удастся ли со временем пригласить вас в кино. Не вас, так другую женщину. Женщину в принципе. Потому что я еще, оказывается, не инвалид, что я могу нравиться, что я наверняка еще поживу. И так далее. Вот о чем думал я, вместо того чтобы думать, как все инфарктники, каждую минуту о своем сердце: вот оно кольнуло, вот оно трепыхнулось, вот оно, проклятое, остановилось.

– Вы говорите все время о себе, – сказала Антонина Петровна. – О вас я еще скажу.

– Извините, но через себя я лучше вижу вас.

– Вы эгоист. Теперь я вижу – вы стопроцентный эгоист. Вы Нарцисс.