Курляндский бес - [20]

С Шумиловым Ивашку послали потому, что был самым младшим – прочие толмачи уже боялись зады от лавок оторвать, а этот только и искал приключений на свою голову, мог на торгу так сцепиться языками с купчишкой, что вскоре народ земских ярыжек звал – разнимать драчунов. Числились за ним и серьезные дела – ездил по государеву делу в Лифляндию толмачом вместе с конюхами Больших аргамачьих конюшен; к общему удивлению, никому и ничего про эту поездку не рассказывал; о том, что конюхи исполняют всякие заковыристые поручения, в приказе знали и с расспросами не приставали.

А Петруха Васильев угодил в Курляндию случайно. Хотя какие-то странствия ему были на роду написаны. Отец-вологжанин в молодости что-то такое натворил, отчего бежал на юг, дошел до самого Дона, чем промышлял на Дону – неведомо, но десять лет спустя вернулся в отчий дом сильно поумневшим и с молодой красавицей-женой, черноволосой и черноглазой, – соседи не сразу поверили, что православная. Пошли дети. Отец нанялся к купцу, чьи барки, карбасы, струги и каюки ходили по Северной Двине все лето, вплоть до половины октября, когда уж приходилось пробивать тонкий лед. Доводилось ему и сопровождать шедшие с верховьев реки груженые плоты с хлебным товаром, льном и скотом, а в Архангельске встречать голландские и английские суда с заморским товаром, закупать у поморов соленую рыбу – семгу, палтасину, треску и сельдь, кость моржовую и тюленью, ворвань, песцовый мех и оленьи кожи, потом грузить на хозяйские суда и вести их обратно в Вологду – там товар на складах дожидался обыкновенно зимы и санного пути. Купец лето жил в Архангельске и занимался торговлей, тем более выгодной, что семь лет назад, после того, как англичане, взбунтовавшись, казнили своего короля, государь Алексей Михайлович запретил им торговать в России, а лишь в порту, покоряясь желаниям русских купцов. Тут-то и открылся простор для всякого рода надувательств.

Смышленый Петруха с десяти лет плавал с отцом. Корабли приводили его в неистовый восторг. Вместе с другими мальчишками он дневал и ночевал в порту, гордился знакомством с лоцманами-«вожами», примелькался – и уже иной иностранец, освоивший три десятка русских слов, давал ему поручения: сходи, позови, принеси. Лучшей наградой было – когда пускали на судно, давали за все подержаться, позволяли даже лазить по вантам и спускаться в трюм. Главным праздником – когда нанимали русских мастеров чинить судно, увязаться с ними и слушать умные речи про внутреннее устройство флейта или кофа, про их парусное оснащение и прочие милые сердцу вещи. Главным подарком – когда подвыпивший боцман-англичанин по доброте душевной выучит вязать хитрый узел: вот чем можно хвастать потом перед парнишками, а коли освоишь изумительное умение вязать узел не глядя, держа руки за спиной, так ты и вовсе герой.

Но неожиданным следствием этих подвигов была проснувшаяся в душе гордость. Петруха предвидел для себя славное будущее – не век же таскаться по Двине на чужом баркасе. Ему мерещились те страны, откуда привозят тюки с бархатом и атласом, мешки с сахаром, бочки с дорогим вином – алканом, бастром, ренским, малмазеей, романеей, мушкателью, а также олово, свинец, листовое железо, стекло и много иного всякого добра. Он знал, что не век сидеть в Вологде или Архангельске – суждено и весь свет увидать, к тому же его несколько избаловали девки – парень лицом уродился в мать, особенно выразительными глазами.

И он уже поглядывал свысока на тех, кому в дальние края не хотелось, а хотелось жить дома, как деды и прадеды.

* * *

Архангельский торг в летнее время был похож на Вавилон – кого там только не встречали! С началом навигации появлялись голландцы, англичане и немцы из Гамбурга – в придачу к тем, что зимовали в России и настолько прижились, что заводили свои канатные мастерские и посылали знающих людей искать руду. Город уже имел свою Немецкую слободу. На ярмарку приезжали карелы, лопари, норвежцы, шведы, поморы из разных мест – кемляне, мезенцы, сумляне, но эти хоть были свои, а случалось, что добирался до Севера торговый человек из самой Персиды, брал меха, рыбий зуб, слюду, увозил это добро за тысячи верст к своему кизылбашскому шаху или еще далее. В довершение картины год назад привезли в Архангельск две с чем-то сотни пленных татар и турок, велели им строиться и жить, кормиться каким-либо ремеслом. Они и стали готовить на продажу свои сладости, которые для северян были в диковинку.

Поскольку креститься эти поселенцы не торопились, то местный народ смотрел на них косо, а молодежь затевала драки. В одну драку ввязался Петруха – а когда наутро подняли два трупа, да следы привели в тот двор, где жил вологодский купец, пришлось уносить ноги.

Петруха никого не убивал – просто ссора началась с его подначки, и это всем запомнилось, да еще за полночь прибегал приятель – искал пропавшего во время драки брата. Добрый купец решил не выдавать парня, который уже из молодцов норовил возвыситься до приказчика, и спешно отправил его не в Вологду даже, а в самую Москву с письмами и дорогими гостинцами нужным людям. Один такой знакомец сидел в Посольском приказе – следовало показать ему жалобу на английских купцов, что, вопреки государеву указу, выезжают торговать в глубь государства и перебивают торг честным русским купцам, чтобы он присоветовал чего умного с учетом нынешних отношений между государем и тем самозванцем, что в Англии заменил законного короля. Человек оказался любознательный, Петруха разговорился, поведал о кораблях, похвалился, что издали отличит голландца от англичанина по обводам судна, сразу назвал мачты и паруса. Тут-то раба Божия за ворот отвели к Шумилову, уже имевшему приказание сопровождать сокольников в Митаву. Взять в Москве человека, который понимал бы в морских торговых судах, было неоткуда, хотели уж посылать за таким человеком в Архангельск, – а тут он и сам пожаловал.