Куриный бульон для души. Дух Рождества. 101 история о самом чудесном времени в году - [69]

Однако была еще одна проблема. Учительница велела, чтобы каждый ученик потом показал слова и рисунки всему классу. Я снова заметила, что девочка беспокоится, поэтому уговорила ее выйти к доске первой.

Мы вместе взяли ее листочек. Я показывала на испанское слово и просила ее произнести его, а потом зачитывала английский перевод. Когда мы дошли до третьего слова, я поняла, что одноклассники пытаются повторять за ней испанские слова, поэтому предложила ей начать сначала, чтобы весь класс смог проговорить новые слова как следует. Наконец мы добрались до последнего слова в списке, точнее, до фразы.

– Фелис Навидад! – произнесла она с энтузиазмом.

Одноклассники повторили за ней эти слова. И не только повторили, но и несколько учеников запели популярную рождественскую песню, знакомую даже англоязычным школьникам, – Feliz Navidad[36].

Я взглянула на учительницу, которая улыбнулась, кивнула и тоже запела. Я присоединилась. Все в классе допели песню до последних ее строк: «Я хочу от всего сердца пожелать вам счастливого Рождества!».

– С Рождеством! – воскликнула девочка после того, как песня закончилась.

Позже я узнала, что это были первые английские слова, которые она произнесла совершенно самостоятельно, без подсказок.

И она расплылась в улыбке, когда ее одноклассники ответили:

– Фелис Навидад!

Анна Кливленд

Все наладится

И, конечно, Рождество говорит нам: мы никогда не бываем одиноки, даже в самую темную ночь, когда дует холодный ветер и мир кажется совершенно безразличным…

ТЕЙЛОР КОЛДУЭЛЛ

Дорогу подсвечивали только фары проезжающих мимо машин. Я изо всех сил крутил педали. Даже в бесстрашном пятнадцатилетнем возрасте я нервничал. Поднявшись на вершину холма, я увидел одинокий свет в окне круглосуточного магазина.

До Рождества оставалось два дня, и я никогда не чувствовал себя более одиноким. Меня в очередной раз арестовали за драку, и моим родителям это надоело. Жизнь с ними стала невыносимой, я ушел из дома, ночевал на вокзале, в выселенных домах, но когда похолодало, на мое счастье, меня приютила семья лучшего друга. Я заканчивал школу, но, чтобы не чувствовать себя нахлебником, работал на двух работах, а из вещей у меня был только велосипед. Поэтому питался я незамысловато: хлопья на завтрак и бутерброды с арахисовым маслом и вареньем на обед и ужин.

Я несколько раз обошел магазин, но понял, что побаловать себя вряд ли смогу, поэтому взял только молоко и хлеб. Женщина за кассой посмотрела на мой большой браслет на щиколотке – доказательство того, что я нахожусь под домашним арестом и шериф может отыскать меня где угодно по GPS, – и все равно улыбнулась мне.

– Дорогуша, поставь‐ка это молоко обратно в холодильник, – сказала она.

– С чего бы? – огрызнулся я.

Она перевернула молоко этикеткой ко мне и указала на дату.

– У него срок истечет через два дня. Возьми другое, которое стоит подальше. Оно будет свежее, вкуснее и сохранится дольше.

В ее искренней улыбке не было ни тени снисходительности.

Браслет на щиколотке показался мне тяжелее, чем когда‐либо прежде. Я почувствовал, что заслужил носить его из‐за того, как грубо ответил этой милой даме.

– Все в порядке? – спросила она.

Я все смотрел и смотрел на этикетку молока, не в силах сдвинуться с места от стыда.

– Я принесу, – сказала она, улыбнувшись еще шире, и пошла к холодильнику. Она сложила молоко в двойной пакет и велела мне зацепить по петле на каждом конце руля, а в третий пакет сложила хлеб.

– Все наладится, милый мой, – сказала она с той же приятной улыбкой на лице, когда я выходил из магазина.

Я последовал ее инструкции, и теперь молоко не болталось у меня на руле и не приминало лежащий рядом хлеб.

* * *

Прошло десять лет. Я четыре года отслужил в ВВС, несколько лет отучился в колледже и получил диплом медбрата. В обеденный перерыв я сидел в почти пустой больничной столовой. Взял все как обычно: два бутерброда с арахисовым маслом и вареньем и стакан молока за два доллара. Я сел один и только начал есть, как заметил даму, сидевшую за три столика от меня. Понурившись, она ковырялась вилкой в тарелке. На запястье у нее был гостевой браслет. Должно быть, родственница одного из пациентов.

За годы работы медбратом я усвоил три истины. Первая – здоровые могут умереть мгновенно. Вторая – больные могут жить десятилетиями. И третья – смерть приносит облегчение больным и еще больше боли их близким, особенно если беда случается с маленькими детьми.

Когда женщина подняла глаза, я вдруг снова стал пятнадцатилетним.

Я отложил бутерброд, подошел к ее столику и сел напротив нее. Даже несмотря на очевидную боль, она улыбнулась мне.

– Вы, случайно, не работали в магазине у подножия холма около десяти лет назад? – спросил я.

Она кивнула, и ее улыбка исчезла, как будто от стыда.

– У меня в то время не было нормальной работы.

– Я очень этому рад, – сказал я.

Она недоуменно посмотрела на меня.

Я взял ее за руку.

– Спасибо за молоко.

Она расплылась в улыбке, и по ее лицу полились слезы.

– Все наладится, – прошептал я.

Она сидела и молча плакала несколько минут. Потом снова улыбнулась, встала из‐за стола и ушла.

Больше я ее не видел. Я не знаю, почему она там оказалась, но зато знаю точно, почему там оказался я.