Кураж. В родном городе. Рецепт убийства - [54]

Его улыбка стала сползать.

— Так, значит, вы не очень волновались из-за… э-э… из-за этого невезенья?

— Ну, естественно, я не очень-то радовался. Но время от времени это случается с каждым. Надо только перетерпеть, пока снова не завоюешь победу. Вроде сегодняшней, — закончил я, улыбаясь в камеру.

— Но большинство считало, что это не просто невезенье, — позволил он себе резкость.

В его дружелюбно-товарищеской манере появилась трещина — мгновенная вспышка трудно контролируемого бешенства. Это принесло мне величайшее удовлетворение. И я улыбнулся ему еще оживленнее:

— Когда дело касается кармана, люди готовы поверить чему угодно. Боюсь, многие потеряли свои денежки, ставя на тех лошадей, на которых скакал я… А когда проигрывают, винят только жокея…

Он был вынужден слушать, как я чиню дырки в моей репутации, проделанные им. И не мог прервать, не показав себя плохим спортсменом: ничто не вредит популярности телекомментатора более, чем неспортивное поведение.

Кемп-Лор стоял боком к камере. Теперь он повернулся так, чтобы быть рядом — с левой стороны. И в том, как он сжал губы, я заметил какую-то жестокость — и это подготовило меня.

Широким жестом — на телеэкране это должно выглядеть как искреннее дружелюбие — он тяжело уронил правую руку мне на плечи. Большим пальцем уперся в шейный позвонок, а остальные жали мне спину.

Я пытался стоять неподвижно, обернувшись к нему и мило улыбаясь. Ничто в жизни не далось мне с таким трудом.

— Расскажите нам немного о скачке, Роб, — приблизив левую руку с микрофоном, попросил он. — Когда вы подумали, что сможете победить?

Его рука весила тонну: ноша почти невыносимая для моих страдающих мышц. Я с трудом собрался с мыслями.

— О… мне кажется, на подходе к последнему забору, я подумал, что у Образца хватит силы победить Изумрудину на прямой. Понимаете, Образец вполне может под конец развить такую скорость.

— Да, несомненно!

Его пальцы впились в мою спину еще глубже. Он встряхнул меня.

Выглядело это, как дружеский толчок. Но голова у меня закружилась, все поплыло перед глазами. И все же я продолжал улыбаться, отчаянно стараясь сосредоточиться на ясном, красивом лице, которое было так близко от меня. И увидев разочарование в его глазах, я был вознагражден. Он-то знал, какие под его пальцами, под двумя тонкими трикотажными рубашками ужасные ссадины. И как они болят, если до них дотронуться.

Но он не знал другого — чего мне стоило освободиться там, в кладовой. Пусть он думает, будто это было так — раз плюнуть. Или веревки соскочили сами, или крюк свалился с потолка.

Он силился быть разговорчивым, вести себя обычно.

— И какие планы у Образца на будущее?

Телевизионное интервью шло своим, проторенным путем.

— В Челтенхэме будет разыгрываться Золотой Кубок.

Не могу сказать, прозвучал ли мой ответ так же невозмутимо.

— И вы надеетесь скакать там снова? — Ему стало трудно делать вид, что симпатизирует мне.

— Поправится ли Пип к тому времени… А если он еще не выздоровеет, захотят ли лорд Тирролд и мистер Эксминстер, чтобы это был я. Но, разумеется, я буду счастлив, если предоставится такая возможность.

— По-моему, вам еще ни разу не удавалось участвовать в розыгрыше Золотого Кубка? — прозвучало так, будто я годами безуспешно вымаливал лошадь.

— Нет, ни разу, — согласился я. — Но с тех пор, как я начал участвовать в скачках, Золотой Кубок разыгрывали всего два раза. Так что, если я все-таки попаду так скоро на это состязание, — считайте мне здорово повезло.

У него от ярости раздулись ноздри. А я подумал удовлетворенно: получай, дружок. Разве ты забыл, как недавно я стал жокеем? Ты хотел видеть меня мертвым! Так бесись теперь…

И все же он достаточно владел собой, чтобы соображать: если он сильнее нажмет мне на плечи, я смогу догадаться, что это не случайно.

Возможно, если бы он меньше владел собой в эту минуту, я был бы снисходительнее к нему позже. Если бы ярость прорвалась-таки сквозь его профессиональную любезность, и он открыто вонзил ногти мне в спину, я, возможно, поверил бы, что он попросту сумасшедший. Но он слишком хорошо управлял собой, точно зная, когда нужно остановиться.

Так что в конце концов я пренебрег предупреждением Клаудиуса Меллита насчет мягких перчаток.

Заканчивая свою передачу, Кемп-Лор в последний раз встряхнул меня, что выглядело весьма естественно, и уронил руку с моих плеч. Мысленно я повторил десяток самых непристойных ругательств, какие только знал. После чего ипподром прекратил свои попытки кружиться и остановился: кирпич и известка, люди и трава — все вновь обрело четкие очертания.

Оператор на вышке поднял большой палец, и красный глазок камеры погас.

Кемп-Лор обернулся ко мне:

— Ну вот и все. Нас выключили.

— Спасибо, Морис. — Я старательно изобразил теплую улыбку. — Это как раз то, что мне было нужно: победить в большой скачке и получить телеинтервью с вами, чтобы закрепить победу. Вы сделали для меня все, что могли! — Я тоже спешил посыпать соли на его рану.

Он одарил меня взглядом, в котором победила выработанная привычка очаровывать. Потом резко повернулся и зашагал прочь, таща за собой черный микрофонный шнур.