Купель дьявола - [12]

— Когда?..

Я представила себе, как Лавруха в раздумье почесывает теплую от сна и еще плохо соображающую задницу.

— Приезжай, Жеке нужен курс реабилитации.

— А тебе?

— Я в порядке.

— Подозревал, что все искусствоведы — бездушные циники… Ладно, в ближайшие три дня объявлюсь.

— Два, — поправила Лавруху я.

— Хорошо, — зевнул он и отключился.

Положив трубку, я прикрыла спящую Жеку простыней. Два часа, огрызок белой ночи, ни то, ни се, — но самое время для бесстрашия. Холщовая сумка с картиной, слишком уж небрежно брошенная в прихожей, манила меня. Я с трудом поборола искушение, допила остатки водки, вернулась в комнату, устроилась в Жекиных ногах.

И заснула.

А проснулась оттого, что в коридоре отчаянно выл Пупик, а Жека отчаянно трясла меня за плечо.

— Катька, — придушенным голосом прошептала Жека. — Чего это он, Катька?

— Не знаю… Кошку хочет, — брякнула я первое, что пришло на ум.

— Какую кошку, он же кастрат!..

— Мало ли, может, фантомные боли…

— Пойди успокой его, Катька. Иначе я с ума сойду… Господи, голова раскалывается…

За плотно прикрытой стеклянной дверью бродили предрассветные тени, предрассветные шорохи и вздохи. Я вдруг вспомнила девушку с картины — мгновенный взмах ее ресниц — взмах, который легко мог переполошить стаю голубей и заставить их подняться в бледное небо….

— Катька!.. Уйми его, пожалуйста. Все еще плохо соображая, я отправилась в коридор. Пупик сидел возле сумки и издавал горлом утробные звуки. Я погладила его по спине.

— Какого черта, Пупий Саллюстий Муциан?! Кот сразу же перестал ныть и уставился на меня.

— Идем, задам тебе корму, раз уж проснулась… Гад ты, Пупик!

На кухне я призывно потрясла коробкой с сухим кормом, но Пупик даже не подумал выдвинуться в сторону своего блюдца. Он по-прежнему сидел в коридоре и вертел головой — в мою сторону и в сторону сумки. Он выбирал и никак не мог сделать выбор.

Давно пора это сделать.

Присев рядом с Пупиком, я открыла сумку, вытащила пижаму Катьки-младшей и коснулась рукой картины. И тотчас же отдернула пальцы.

Поверхность картины была живой.

Прохладной и податливой, как кожа. Как плечо Быкадорова, о котором я поклялась не вспоминать до конца дней своих.

Похоже, нужно убираться из этого города, где даже ночи толком не бывает: так, стоячая вода в каналах, потерянные души в колодцах дворов и выщербленный парапет…

Пупик неожиданно успокоился, переложив всю ответственность на меня, и, тряся хвостом, отправился к своим сухарям. Я же, здраво рассудив, что картина может подождать до утра, вернулась в комнату и снова улеглась в Жекиных ногах. Спать больше не хотелось, и я принялась размышлять о событиях вчерашнего дня. Стройной картины не получилось, а вопросов оказалось гораздо больше, чем ответов.

Почему Быкадоров отправился умирать к Жеке?

Почему он сидел в кресле совершенно голый и где одежда, в которой он пришел?

Откуда эта картина? Здесь я поставила осторожный плюс, воспользовавшись информацией, которую получила от Марича: скорее всего Быкадоров просто умыкнул ее.

Кто эта девушка?

Он умер от инфаркта, пышущий здоровьем Быкадоров. Вряд ли он вообще знал, где у него сердце, да и все остальное тоже: никаких изъянов, не организм, а коллекция безупречно работающих узлов и соединений. И все же он умер. Почему?

И почему он смотрел на картину, когда сердце отказало ему? Или сердце отказало Быкадорову, потому что он смотрел на картину?

Я поежилась, но тотчас же заставила себя вспомнить о собственной практичности. Я не дам вовлечь себя в мистическую бойню, я буду обороняться всеми доступными мне средствами. И все же, все же… Мертвый Быкадоров был совершенен, когда я нашла его. Он, казавшийся восхитительно живым, собственноручно сопроводил меня к картине, следуя всем указателям. Он сам был указателем. И как только я обнаружила рыжеволосую девушку у батареи, его миссия была выполнена. Смерть вернулась к своим обязанностям, и тело Быкадорова стало расползаться на глазах.

Кого он ждал? Кого хотели увидеть его мертвые глаза? И почему он придвинул к двери трюмо? Не для того же, в самом деле, чтобы защититься от кого-то. Хлипкое трюмо — слишком ненадежная преграда, даже Жека легко с ним справилась…

Ненавижу этот город. Ненавижу ночные смутные мысли.

С моей холодной рассудительностью нужно переквалифицироваться в алеуты и осесть где-нибудь на Аляске.

…Жека разбудила меня в час. В руках она держала доску.

— Откуда это? — спросила она.

— Из твоей квартиры. Она лежала на стенке, вот я ее и прихватила.

— Это не моя картина.

— Понятное дело, не твоя. Стиль не тот. Слишком мрачно для такой светлой личности, как ты.

— Прекрати издеваться! Откуда эта картина?

— Не знаю. Она стояла в комнате, когда я нашла Быка… — вспомнив о клятве, я умолкла.

— Почему ты ее не отдала?!

— Не знаю, — честно призналась я.

— Потому что она похожа на тебя, да?

— Ты тоже это заметила?

— Любой бы заметил! — в блекло-голубых глазах Жеки промелькнула некрасиво состарившаяся ревность. — Является в мой дом с твоим портретом и подыхает. А мне — расхлебывай.

— Жека, Жека! О чем ты говоришь? В любом случае — это не мой портрет… Доске не меньше двухсот лет. Это так, навскидку. Я думаю, даже больше.