Купе смертников - [29]

В покрытом цементом дворе в три метра шириной друг против друга стояло десять бетонных боксов с железными поднимающимися дверьми, на которых висели замки. Дом Риволани находился в самом конце улицы, в заросшем травой тупике, где не было тротуаров.

Как и обычно по субботам, шофер, если он находился в Париже, отправился в кино с женой и младшим сыном, тринадцатилетним мальчуганом, который пропустит в этот день школу и на какое-то время станет знаменитостью в глазах товарищей.

— В котором часу они вернулись?

— В одиннадцать, четверть двенадцатого. Они были в одном из кинотеатров Сен-Лазара. Риволани хотел, чтобы они посмотрели что-нибудь веселое после той истории в поезде. Он довез их до самых дверей дома, потом приехал сюда, чтобы поставить машину в гараж. Жена говорит, что он пользовался автомобилем только по воскресеньям, когда они ездили за город или в кино. Через час он все не возвращался, и она забеспокоилась. Она пошла взглянуть, думала, у него какие-то неполадки с мотором или лопнула шина. Она стала кричать, позвала соседей. А уже они сообщили в комиссариат Клиши.

Грацци смотрел на чистые, без единого пятнышка, сиденья машины, на приборный щиток. Вероятно, когда Риволани бывал свободен, то приходил с мальчуганом в гараж, они драили свой «ситроен», толковали о моторах, обсуждали достоинства разных марок машин, уверенный в себе отец, уверенный в отце сын, именно так будет и у Грацци с Дино, когда малыш подрастет и они купят автомобиль.

— Никто ничего не слышал?

— Никто ничего, — ответил Малле. — Никто ничего, пока жена не закричала. Самое ужасное, что она сама выключила фары, помнит, что выключила фары. Ты понимаешь?

«Чего доброго, — подумал Грацци, — он сейчас расплачется, а тут как раз заявится Таркен и начнет морочить мне голову».

Малле, привыкший не спать по ночам, по-прежнему качал головой, устремив глаза в одну точку, но вот наконец появился шеф, он резко затормозил посреди двора, он сидел один в своей черной машине, на заднем бампере которой имелся большой стальной крюк.

Во время отпуска он возил с собой лодку на прицепе.

Таркен издали в знак приветствия помахал рукой Грацци и Малле, вошел в бокс, неся перед собой свой живот беременной женщины, наклонился над трупом. Жандармы и помощники комиссара полиции Клиши молча наблюдали за ним. Он выпрямился через тридцать секунд, освещенный столь неожиданным в этот первый понедельник октября солнцем, и с явным облегчением произнес первые толковые слова за все утро:

— Над этой пушкой хорошо поработали, ребятки. Владельцев револьвера сорок пятого калибра и так не встретишь в городе на каждом шагу. А этот сукин сын, который так обработал свои пули, — настоящий профессионал, но он допустил промах, и преогромный, мало найдется негодяев, которые станут помечать крестом свои пули, и вам они все известны не хуже, чем мне!

* * *

На пуле имелся крестообразный надпил, выполненный напильником, очень тщательно; попадая в цель, такая пуля оставляет рану с четырьмя рваными краями. В своей лаборатории Ротру, который вот уже тридцать лет занимался этими маленькими кусочками свинца, сразу припомнил пули, которыми пользовались англичане во время последней войны в Азии: они проникали в тело и разрывали ткани. Ротру добавил, что в Фор-Лами было даже возбуждено дело против охотников-профессионалов, убивавших зверей подобным образом.

Они собрались впятером у стола шефа — Грацци, Жуи, Безар, только что принесший чемодан Жоржетты Тома, Алуайо и Парди, молчаливый корсиканец, который курил, прислонившись к двери. Малле отправился спать. Габер разыскивал девушку из Авиньона, объезжая конторы по найму и полицейские комиссариаты.

Таркен, с лоснящимся от пота лицом и погасшим окурком в уголке рта, словно принял от Малле эстафету: теперь он, устремив глаза в одну точку, все время качал головой с видом человека, которому на этот раз не удалось найти себе прикрытия.

Наконец он выругался в сердцах, сказал, что был слишком благодушен, ведь стоит ему недосмотреть, как сразу же за его спиной начинается какая-то ерунда. Что сделал он, Грацци, за все эти дни, с субботнего утра?

— Суббота была позавчера, — ответил Грацци. — А вчера было воскресенье. Разве вы сами могли предположить, что беднягу уберут?

— Почему ты сказал «уберут»?

— Просто так.

Парди отошел от двери и проговорил медленно, с акцентом как у Тино Росси,[3] что слово найдено верное, что шофера, конечно, убрали как нежелательного свидетеля.

Наступило молчание, все были того же мнения.

— Его хоть успели допросить? — спросил шеф уже спокойнее.

— Да, вчера во второй половине дня. Я посылал к нему Габера. А сегодня утром он должен был прийти к нам уточнить показания.

Грацци достал из кармана свой красный блокнот, в который он занес все, что Жан Лу запомнил из разговора с Риволани. Накануне они, хотя и не застали Кабура дома и не имели ордера на обыск, правда наспех, ничего не сдвигая с места, на свой страх и риск, без ведома консьержки, осмотрели его маленькую квартирку и, вернувшись в префектуру, уселись друг против друга за столом под самой лампой в комнате инспекторов, где, кроме них, никого не было. В это время Кабур и причины его отсутствия беспокоили их куда больше, чем водитель грузовика. К тому же Жан Лу торопился. И на этой странице Грацци успел записать всего лишь несколько бессвязных фраз, едва ли набралось бы на три строчки в отчете.