Купание голышом - [84]
И действительно, Морин тут же оторвала голову от подушки и устроилась повыше.
– Ты слышал, Эрл? – спросила она. – Оказывается, белые пеликаны мигрируют из Канады до Флорида-Бэй.
– Чтоб мне провалиться, – подтвердил Тул.
Морин зашлась влажным кашлем, и Тул встревожился. Он усадил ее прямо и похлопал между лопатками, отчего она только застонала. Он осторожно уложил ее обратно на подушку. Медсестра, которая услышала кашель и стоны Морин, вошла в палату и спросила у Тула, что он тут забыл.
– Все в порядке. Это мой племянник, – сказала Морин, медленно переводя дыхание.
Медсестра, маленькая латиноамериканка, пыталась увязать выдающееся телосложение Тула с его белым медицинским халатом.
– Он доктор, – добавила Морин.
– Да ну? – удивилась медсестра.
– Из Голландии.
Когда медсестра ушла, Морин сказала:
– Вообще-то я не люблю лгать, но, думаю, иначе она позвала бы охранников.
– Где твои родные? – спросил Тул. – Почему они тя не навещают?
– Дочери живут в Корал Тейблс – не ближний путь, а им надо за детьми присматривать. Я вижусь с ними по праздникам.
– Рукой подать, – возразил Тул. – Всего ничё по шоссе. Могли бы приезжать хоть по выходным.
– Тебе не надо еще лекарства?
С некоторым усилием Морин повернулась к стене. Ее сорочка была распахнута на спине, кожа тусклая, восковая. Тул увидел, что все фентаниловые пластыри исчезли.
– Бери, сколько нужно, – сказала она.
– Там ничё нет.
– Да? – Она повернулась обратно и посмотрела ему в лицо. – Мне очень жаль, Эрл. Наверное, их отклеили, когда перевели меня на морфий. – Она глазами показала на пакет. – Поставили мне капельницу, чтобы я не беспокоила больше медсестер, которые, кстати, только и делают, что просиживают свои отвислые задницы, жалуются на никудышных муженьков и почитывают «Нэшнл Инкуайрер».
– Мне наклеек больше не надо, – произнес Тул. – Я просто зашел сказать тебе «привет». – По правде говоря, ему не хватало ее компании. Полнейшая чертовщина.
– По-моему, один валяется в ящике, – сообщила Морин. – Давай, доставай.
Пластырь был еще в упаковке.
«Черт с ним», – подумал Тул и засунул его в нагрудный карман.
– Эрл?
– Ага.
– Тебя что-то беспокоит. В чем дело?
– Все хорошо, – ответил Тул.
– Нет, все не хорошо, молодой человек. Расскажи.
Тул встал.
– Ложись, поспи. – Он решил не рассказывать ей о том, что Перроне застрелил женщину, и обо всем остальном тоже. Морин не поймет, а кроме того, он не хочет ее расстраивать.
Она снова коснулась его руки:
– Никогда не поздно изменить свою жизнь, как говорится, начать с нового листа. Обещай, что будешь об этом помнить.
– Тебе полегчает, – сказал он. – Врачи достанут лекарство посильнее. Я прослежу.
Морин закрыла глаза.
– Послушай, Эрл. Ты о себе должен думать. Жизнь пролетает чертовски быстро. Каждый напрасно потраченный миг – это преступление. – Один синий глаз открылся и уставился на него. – И каждое преступление – это напрасно потраченный миг.
Тул заверил ее, что ни во что не вляпается:
– Скоро я покончу с этой работой и поеду уже домой.
– Но у меня такое плохое предчувствие, – пожаловалась она.
– Ну-ка перестань. Не переживай.
Его раздражало, что он печалится об этой женщине, фактически незнакомке. Она ничуть не напоминала его мать, крикливую и вспыльчивую, первоклассную матерщинницу. И все же, глядя, как Морин натягивает простыни к подбородку, Тул ощутил ту же кошмарную беспомощность, то же тяжелое предчувствие потери, как тогда, когда заболела мать.
– Ты уже сходил к хирургу? – спросила Морин.
– Нет, мэм. У мя куча дел была.
Костлявой рукой она ухватила пучок волос на костяшках его пальцев и принялась выкручивать, пока Тул не заорал.
– Эрл, нельзя разгуливать всю жизнь со свинцовой пулей в заду. Она ограничивает твое мировосприятие.
Тул выдернул руку:
– Чесслово, я этим займусь.
– Это может стать поворотным моментом в твоей жизни, – сказала она. – Эпифанией[53], что называется. Или хотя бы катарсисом.
Он решил, что это хирургические термины для извлечения пули, и пообещал Морин, что назначит операцию, как только у него появится окно в его телохранительском расписании.
– Я еще приду на этой неделе, – пообещал он.
Она тепло посмотрела на него:
– Ты молишься, Эрл?
– В последнее время нет, – признался он. Уже лет тридцать, не меньше.
– Ничего страшного.
– Ладно, мне и правда пора.
– Всякий раз, когда я начинаю терять веру, я смотрю в безбрежное синее небо и практически во всем вижу руку Господа. Ты только представь себе птицу, которая летит всю дорогу от Манитобы до Ки-Вест. Каждую зиму!
Тул машинально повернулся к телевизору. Большая стая белоснежных пеликанов суматошно поднималась в небо с подернутого рябью болота. Чуть-чуть воображения – и можно представить, что это длинный белоснежный пляж разбился на части и унесся вместе с ветром.
– Я б на это посмотрел, – сказал Тул.
Рука Морин вскоре соскользнула с его руки, и по ее тяжелому дыханию Тул понял, что она уснула. Он досмотрел передачу про птиц и выключил телевизор. Когда он покидал больницу, медсестра-латиноамериканка зашагала рядом с ним и спросила, правда ли он племянник Морин.
