Кунигас - [72]
Мать вышла на порог.
— Приоденься к свадьбе, — сказала она. — Вчера тризна, сегодня брачный пир; завтра, быть может, смерть. Тебе не терпелось: владей же ею.
Маргер взглянул на Банюту. Она сидела, как на троне, на опрокинутой кади, с распущенными косами, в венке. Девушки притворно плакали и, смеясь, заплетали и расплетали ее волосы. Она, в разрез с обычаем, не притворялась скучной, а напротив, вся сияла, радостная, с торжествующей улыбкой на устах. Взоры ее летели навстречу Маргеру.
Тот приветствовал ее только глазами. Непристойно было ему, в истасканном платье, войти в горницу, и он исчез.
По обычаю пелись жалостные песни. Весело горел на очаге огонь. Реда хлопотала со слезами на глазах и с радостной улыбкой. Сердце ее было полно горечи, время не располагало к свадьбе. Но крестоносцев еще не было. Всю ночь провели в песнях; а которые не пришли послушать и выпить за здоровье молодых, те сидели по застенкам и точили топоры.
На утро оказалось, что нет свальгона, чтобы благословить молодоженов: Вижунас одел белое одеяние, а на седую голову венок.
Банюта опять сидела на кади; на коленях держала кружку пива и белый хлеб; подружки продели ее золотистые косы через четыре позолоченных кольца и с плачем обрезали волосы. Банюта встала и, пригубив пиво, вылила остальное на порог. Маргер поджидал ее у стола. Три раза обвели молодую вокруг огня, раньше чем посадить рядом с мужем. Она весело взглянула на него. Он сидел грустный.
— Сударик мой, — шепнула она, — разгладь морщины, ведь сегодня наша свадьба. Мне надо бы плакать, тебе радоваться. Я стыжусь, что не могу грустить.
— А я, что не умею быть веселым.
— Почему же? — спросила Банюта.
— Слушай, — вздохнул Маргер, — если бы не песни, мы услышали бы, может быть, топот ног крыжацких коней.
— Он бы вторил нашей песне, — сказала Банюта и взглянула в лицо Маргера. — Сударик мой! О чем грустишь? Знаю, знаю: война жалует к нам на свадьбу.
С тихим вздохом ответил ей суженый:
— Война бы ничего…
Последние слова он не договорил. Банюта же озарила его улыбкой.
— Сударик мой! — сказала она. — Таков обычай, что суженый дает молодой за венок подарок. И я хочу получить от тебя подарок, великий дар, но ты должен поклясться, что не откажешь.
— Все дам, чего только пожелаешь, — поспешно ответил Маргер.
— Поклянись! — повторила Банюта.
— Чем я буду клясться? — грустно ответил молодой. — Клясться именем чужого Бога непристойно, а свои меня не знают.
— Клянись солнцем и луною, — перебила девушка, — клянись, чем хочешь, но я требую клятвы!
Маргер приложил руку к сердцу.
— Что ты хочешь от меня? — спросил он. — Все отдам…
Глаза Банюты засверкали, вспыхнули огнем; она снова стала тою девушкой, дух которой закалился и окреп среди тяжелых испытаний, перенесенных в немецкой неволе. Такою была Банюта, когда пела литовские песни в саду Гмунды.
— Помни же, — шепнула она, — я знаю, я вижу: крестоносцы возьмут наш город. Вы, счастливые, падете на его защите. А я? Я не сумею наложить на себя руки. Господин мой! Когда придет последний час, прежде нежели отдать им свою жизнь, возьми мою! — Маргер побледнел.
— Ты поклялся мне солнцем и луною, — говорила она, сжимая его руки, — мы вместе переселимся в светлый, лучший мир! А там!.. Там будет радость вечная, как здесь было непрестанное мученье! Ведь боги, если они существуют, должны быть справедливы!
Громкая песнь заглушила их слова.
Старый Швентас, нарядившись веселым скоморохом Келевежей, вбежал на четвереньках в комнату.
— Хей, хей! — кричал он. — То ли не веселье! Гостей съехалось без счету. Пойдемте поглядимте, хватит ли пива им на угощенье! Гости со всех сторон строем стоят; железными кафтанами поблескивают, золочеными шапками посвечивают; ржут их кони, в доспехах одетые…
Возгласы и крики из-за вала говорили о приходе крестоносцев.
XII
В ту же свадебную ночь Маргер вскочил с постели, поцеловал спавшую Банюту и остановился, погруженный в думы. Потом вышел.
Старый Вижунас сидел на пороге, подперев голову ладонью. Оба прошли во двор.
— Надо попугать этих собак, — сказал Маргер. — Ты видел с вышки, где шатер их воеводы?
Вижунас показал рукой.
— Не правда ли? Ведь это там, где наш подземный выход, заваленный камнем?
Старик кивнул головой.
— На что он нам?
— А вот, когда они заснут, — молвил Маргер, — они и их дозорцы, будет легко пробраться ночью в стан…
И он схватился за висевший сбоку меч.
— Надо убить вождя!
Вижунас недоверчиво взглянул на Маргера. В глазах у него был вопрос:
— А кто возьмется?
Прошло мгновение, и Маргер зашептал:
— Я знаю их повадки, говорю по-ихнему… Пойду сам.
— Ты?
— Да, я, — подтвердил юноша, выпрямляясь, — кто знает, может быть, их охватит страх… отступят…
Старец думал, поникнув головой.
— Жаль вас, — сказал он, — а если вы погибнете, кто защитит замок?
— Ты! — кратко ответил Маргер, положив ему руку на плечо. — Никому ни слова! Молчи…
Он огляделся, была ночь… Прислушался: стан крыжаков поголовно спал, ничто в нем не шевелилось.
Маргер взял меч и пальцем провел по острию; бросил взгляд в сторону брачного покоя. Хотел было пойти проститься… А что… если, войдя, не хватит решимости расстаться?
Захватывающий роман И. Крашевского «Фаворитки короля Августа II» переносит читателя в годы Северной войны, когда польской короной владел блистательный курфюрст Саксонский Август II, прозванный современниками «Сильным». В сборник также вошло произведение «Дон Жуан на троне» — наиболее полная биография Августа Сильного, созданная графом Сан Сальватором.
«Буря шумела, и ливень всё лил,Шумно сбегая с горы исполинской.Он был недвижим, лишь смех сатанинскойСиние губы его шевелил…».
В творчестве Крашевского особое место занимают романы о восстании 1863 года, о предшествующих ему событиях, а также об эмиграции после его провала: «Дитя Старого Города», «Шпион», «Красная пара», «Русский», «Гибриды», «Еврей», «Майская ночь», «На востоке», «Странники», «В изгнании», «Дедушка», «Мы и они». Крашевский был свидетелем назревающего взрыва и критично отзывался о политике маркграфа Велопольского. Он придерживался умеренных позиций (был «белым»), и после восстания ему приказали покинуть Польшу.
Польский писатель Юзеф Игнацы Крашевский (1812–1887) известен как крупный, талантливый исторический романист, предтеча и наставник польского реализма. В шестой том Собрания сочинений вошли повести `Последний из Секиринских`, `Уляна`, `Осторожнеес огнем` и романы `Болеславцы` и `Чудаки`.
Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем.
Привет тебе, любитель чтения. Не советуем тебе открывать «Реквием» утром перед выходом на работу, можешь существенно опоздать. Кто способен читать между строк, может уловить, что важное в своем непосредственном проявлении становится собственной противоположностью. Очевидно-то, что актуальность не теряется с годами, и на такой доброй морали строится мир и в наши дни, и в былые времена, и в будущих эпохах и цивилизациях. Легкий и утонченный юмор подается в умеренных дозах, позволяя немного передохнуть и расслабиться от основного потока информации.
Украинский прозаик Владимир Дарда — автор нескольких книг. «Его любовь» — первая книга писателя, выходящая в переводе на русский язык. В нее вошли повести «Глубины сердца», «Грустные метаморфозы», «Теща» — о наших современниках, о судьбах молодой семьи; «Возвращение» — о мужестве советских людей, попавших в фашистский концлагерь; «Его любовь» — о великом Кобзаре Тарасе Григорьевиче Шевченко.
Подробная и вместе с тем увлекательная книга посвящена знаменитому кардиналу Ришелье, религиозному и политическому деятелю, фактическому главе Франции в период правления короля Людовика XIII. Наделенный железной волей и холодным острым умом, Ришелье сначала завоевал доверие королевы-матери Марии Медичи, затем в 1622 году стал кардиналом, а к 1624 году — первым министром короля Людовика XIII. Все свои усилия он направил на воспитание единой французской нации и на стяжание власти и богатства для себя самого. Энтони Леви — ведущий специалист в области французской литературы и культуры и редактор авторитетного двухтомного издания «Guide to French Literature», а также множества научных книг и статей.
Роман шведских писателей Гуннель и Ларса Алин посвящён выдающемуся полководцу античности Ганнибалу. Рассказ ведётся от лица летописца-поэта, сопровождавшего Ганнибала в его походе из Испании в Италию через Пиренеи в 218 г. н. э. во время Второй Пунической войны. И хотя хронологически действие ограничено рамками этого периода войны, в романе говорится и о многих других событиях тех лет.
Каким был легендарный властитель Крита, мудрый законодатель, строитель городов и кораблей, силу которого признавала вся Эллада? Об этом в своём романе «Я, Минос, царь Крита» размышляет современный немецкий писатель Ганс Эйнсле.
"Пётр был великий хозяин, лучше всего понимавший экономические интересы, более всего чуткий к источникам государственного богатства. Подобными хозяевами были и его предшественники, цари старой и новой династии, но те были хозяева-сидни, белоручки, привыкшие хозяйничать чужими руками, а из Петра вышел подвижной хозяин-чернорабочий, самоучка, царь-мастеровой".В.О. КлючевскийВ своём новом романе Сергей Мосияш показывает Петра I в самые значительные периоды его жизни: во время поездки молодого русского царя за границу за знаниями и Полтавской битвы, где во всём блеске проявился его полководческий талант.
«Дочь фараона» (1864) Георга-Морица Эберса – это самый первый художественный роман автора. Действие в нем протекает в Древнем Египте и Персии времен фараона Амазиса II (570—526 до н. э.). Это роман о любви и предательстве, о гордости и ревности, о молодости и безумии. Этот роман – о власти над людьми и над собой, о доверии, о чести, о страданиях. При несомненно интересных сюжетных линиях, роман привлекает еще и точностью и правдивостью описания быта древних египтян и персов, их обычаев, одежды, привычек.
Георг Борн – величайший мастер повествования, в совершенстве постигший тот набор приемов и авторских трюков, что позволяют постоянно держать читателя в напряжении. В его романах всегда есть сложнейшая интрига, а точнее, такое хитросплетение интриг политических и любовных, что внимание читателя всегда напряжено до предела в ожидании новых неожиданных поворотов сюжета. Затаив дыхание, следит читатель Борна за борьбой человеческих самолюбий, несколько раз на протяжении каждого романа достигающей особого накала.
Георг Борн — величайший мастер повествования, в совершенстве постигший тот набор приемов и авторских трюков, что позволяют постоянно держать читателя в напряжении. В его романах всегда есть сложнейшая интрига, а точнее, такое хитросплетение интриг политических и любовных, что внимание читателя всегда напряжено до предела в ожидании новых неожиданных поворотов сюжета. Затаив дыхание, следит читатель Борна за борьбой самолюбий и воль, несколько раз достигающей особого накала в романе.
Георг Борн — величайший мастер повествования, в совершенстве постигший тот набор приемов и авторских трюков, что позволяют постоянно держать читателя в напряжении. В его романах всегда есть сложнейшая интрига, а точнее, такое хитросплетение интриг политических и любовных, что внимание читателя всегда напряжено до предела в ожидании новых неожиданных поворотов сюжета. Затаив дыхание, следит читатель Борна за борьбой самолюбий и воль, несколько раз достигающей особого накала в романе.