Культовый Питер - [31]
Уволившись из инженеров и только лишь догадываясь о своей дальнейшей судьбе, я неоднократно бродил тут, в пустынном садике возле собора. Неплохое место для грусти выбрал я. Дул ветер, высокие деревья со скрипом раскачивались, кричали вороны. И однажды я открыл дверь и вошел, помнится, в левое крыло. И что удивительно — меня, оказывается, там ждали. Мне немедленно выдали неплохо оплаченную путевку в область на месяц, чтобы я, молодой писатель, на месте изучал жизнь! И я стал ее изучать!
Я брал путевку и командировочные, приезжал, скажем, в Лодейное Поле, ставил там отметки о приезде и уезде и сразу же уезжал изучать жизнь в Ленинграде.
Однажды я изучал ее так бурно, что командировочные кончились задолго до срока. Как быть — ведь я же в Выборге? Но все же, не сдержавшись, пришел в родной райком.
— Так ты не в Выборге? — воскликнул инструктор райкома (бывший, кстати, довольно привлекательной женщиной).
— Нет. Я не в Выборге! — твердо сказал я. — Но хотел бы еще не быть и в Киришах.
— Что же ты со мной делаешь! — воскликнула прелестная инструкторша и быстро выписала мне путевку еще и в Кириши (для того, видимо, чтобы я поскорей скрылся с глаз). Впрочем, человек я тогда был еще скромный и больше чем в двух местах одновременно никогда не бывал. Хотя, если считать еще, что я на самом деле был дома, получается — в трех.
Когда пристроек Смольнинского собора для Института благородных девиц стало не хватать, архитектор Кваренги построил рядом специальное здание Смольного института.
Здание построено «покоем», то есть огромной буквой «П», и поражает простотой и величием. Неслучайно после выселения «благородных девиц» здание облюбовали большевики. Сперва здесь обосновался «штаб революции», потом захватившие власть семь десятилетий правили отсюда городом. Это дом с привидениями. Здесь можно почувствовать тень великого Ленина, посетив его музей-квартиру, тихое, просторное помещение с окнами во двор, с мебелью, обтянутой белыми чехлами, напоминающими саваны. Можно вздрогнуть, по пути в кабинет нужного чиновника вдруг вспомнив, что именно в этом вот отростке коридора ревнивец Николаев застрелил Кирова, — может быть, последнего коммунистического вождя, которого искренне любили массы. Версия о троцкистском заговоре для убийства Кирова, по которой Сталин погубил уйму народа, не подтвердилась — вождь явно придумал ее по ходу дела. Погубил Кирова его необыкновенный успех у женщин, среди которых были и прима-балерины Мариинского театра, вскоре вполне заслуженно переименованного в Кировский, а были и скромные сотрудницы его аппарата, одна из которых, к несчастью, оказалась женой вспыльчивого Николаева, тоже старого партийца. Жаль, что великих людей без слабостей не бывает! А вдруг, если бы остался жив Киров, история наша была бы не столь ужасной?
Известно, что благородных девиц здесь воспитывали сурово, спальни еле топили, разрешали только тонкие одеяла. Эта строгость чувствуется здесь и сейчас: когда идешь в какой-нибудь кабинет по писательским делам, почему-то мороз дерет по коже. Никогда не слышно слишком громких голосов, а тем более смеха — здесь разлит дух повиновения и порядка. Но это, наверное, правильно — власть должна заставлять чувствовать себя. Коридоры Смольного высокие, и просторные, и очень длинные. На одинаковых желтых дверях кружки с цифрами и скромные таблички с фамилиями. Идешь и идешь, и ноги уже подгибаются от усталости и волнения (наверно, власть и должна подавлять своим изобилием и мощью) — но надо найти силы и дойти, да еще и выступить напористо и ярко. В конце коридора, у огромного белого бюста Петра, маленький боковой коридорчик, ведущий в личную приемную губернатора. Еще один охранник — и ты в «комнате ожидания». Потом строгая секретарша приглашает войти. Хозяйка большого светлого кабинета всегда встречает приветливо, в дела вникает быстро, тут же связывается по телефону с кем нужно. Уходишь оттуда почти как из бани — вымотанный, но облегченный. То, что казалось сложным, запутанным, напряженным, как-то тут развязалось. Не скажу, чтобы я был большой любитель ходить в эту сторону по Шпалерной, и каждым посещением Института благородных девиц горжусь как восхождением на Джомолунгму.
В дни моей юности перекресток Литейного и Шпалерной был весьма «напряжен». В шикарном Доме писателей, бывшем особняке Шереметевых над Невой, стоявшем чуть в глубине от перекрестка, на протяжении нескольких десятилетий проходила бурная жизнь моих коллег и моя собственная. Стоял наш дворец, в девяностые годы сгоревший, в опасной близости от другого известного в нашем городе сооружения — Большого дома. Этот мрачный гранитный куб на углу Литейного и Шпалерной — шедевр архитектуры конструктивизма, творение гения своего времени — Ноя Троцкого. Дом этот сразу строился для охранки — НКВД, КГБ — и окружен мрачными легендами, — например, говорят, что под ним еще семь этажей глухих камер. Здесь лишились жизни тысячи наших людей, большей частью невинно. Сбоку к этому «гиганту правосудия» притулилась старенькая его мама — маленькая, для особых заключенных, тюрьма. Когда-то здесь лютовал и издевался над охранниками некто Владимир Ульянов (Ленин), каждое утро выдавая тюремщикам огромные списки философской и экономической литературы, которые требовались ему немедленно для написания очередного труда, и тюремщики, обливаясь потом, тащили ему эти тома. Библиотека этой тюрьмы славилась. Славилась она и потом, — в ней, говорят, попадались даже книги, которые во всех остальных библиотеках были запрещены и уничтожены. В тридцатые годы тут было маленькое окошечко, к которому стояла огромная очередь, ее надо было занимать накануне. Подойдя к окошечку, надо было быстро назвать фамилию, имя, отчество своего родственника (мужа, сына, матери) — и в ответ услышать, например: «Десять лет без права переписки».
