Культовый Питер - [24]

Да, были тут любимые места, иначе не выдержал бы я жизни, замерз бы. И ближе всего дом на Саперном с его чердаками и крышами, которые я исследовал как неизведанную страну. Потом были пустынные, таинственные улицы где я учился ловить прелесть жизни. Уже в детстве я понимал, что, если не будешь стараться чувствовать и ловить ее — пройдешь всю жизнь наугад, невпопад, бессмысленно. Помню, как однажды я долго стоял на углу Баскова переулка, освещенном рябым, теплым отблеском солнца от низких стекол, и улавливал, куда мне счастливее будет повернуть — налево или направо. Понял — именно сейчас надо это определить. Ловил тончайшие запахи, настроения, дуновения и повернул направо, где тогда, в начале пятидесятых, был магазин с магическим названием «Фураж» и на асфальте перед ним всегда дымились свежие, еще теплые, с торчащими из них травинками, зелено-желтые конские яблоки. Я шел туда. Чтобы зайти в сам магазин, я и не помышлял. Почему-то самое большее, необъяснимое и потому самое непоколебимое счастье мне доставляли загадочно пустые улицы, освещенные солнцем. Почему они так вдруг пусты? Мерещилась какая-то глубокая тайна, конец света, появление твое здесь разведчиком из другой жизни, когда жизнь здесь уже прервалась... Таких слов я, конечно, тогда не знал. Поэтому так я оцепенел, натолкнувшись вдруг через много лет в книге гения на строчки про это. Все-то они, гении, уже почувствовали и описали!

Жизнь вернулась так же беспричинно,

Как когда-то странно прервалась.

Я на той же улице старинной,

Как тогда, в тот летний день и час.

Те же люди, и заботы те же.

И пожар заката не остыл,

Как его тогда к стене Манежа

Вечер смерти наспех пригвоздил.

Вот нечто такое чувствовал я, входя в глухой солнечный отрезок Баскова переулка, параллельного моему родному Саперному. Реальное объяснение пустынности этого отрезка было. Можно разобрать и уничтожить любую тайну — я мог сделать это уже тогда. Но чувствовал, что тайна дороже. Дело в том, что вдаль от угла на весь квартал уходило одноэтажное желтое здание явно служебного назначения, с маленькими сводчатыми окнами лишь наверху, под самой крышей. Наверняка оно имело отношение к Преображенскому полку, как все в этом месте. Конюшня? Манеж? Может, и магазин «Фураж», торгующий кормом для лошадей, есть последний обломок того времени? Потому и пустынно так было, что здание это бездействовало и никто там не проходил. Почему? Но не все тайны надо разгадывать: ничего важного можешь и не узнать, а тайну — потеряешь. И я счастлив, что видел все это так, как видел.

На другой стороне пустого и солнечного Баскова переулка было здание не менее магическое, и вдоль него такой же пустой тротуар. Оно было трехэтажное, из старинного голого красного кирпича. Его окна были напрочь сверху донизу замазаны белой краской. Загадочные здания красного кирпича до сих пор меня завораживают. А тогда! Да еще с замазанными стеклами! Сладкие, смутные грезы появлялись при взгляде на тот дом, грезы самые разные — и долгое время они были гораздо слаще и глубже той реальности, что наконец объявилась.

Бывшие конюшни оказались сейчас гаражом Ленгорисполкома, местом малопосещаемым прохожими и потому пустынным, — в самом центре города. А мне только это и было нужно. Здание же напротив не потеряло своей ауры, даже расшифровавшись. Не принято было ходить по тому тротуару, потому как закрашенные окна были окнами женского отделения бани, фасадом выходившей на шумную улицу Некрасова. Я и не ходил мимо закрашенных окон, хотя с другой стороны переулка видел протертые в белом «глазки», — можно было подойти и заглянуть через них в темный грех, в преисподнюю. Но сладко было пройти и по другой стороне! Вот сколько впечатлений можно получить в пустом переулке, если с самого начала жизни искать и знать места. Блаженное время — когда улицы были так же уютны, как родные комнаты!

Другой отрезок Баскова переулка, влево от улицы Маяковского, оказался не менее важен, но потом. Второй дом от угла — высокая красивая школа, бывшая гимназия Волконских, с высокими классами, светлыми коридорами и залами. Как вовремя меня перевели туда — с восьмого класса, и я тут радостно понял, что наступил великий момент, когда я могу обмануть всех, и даже себя, и оставить все тяжелое, стыдное, неудачливое в прежней школе, сбросить это все, как бабочка сбрасывает шелуху личинки, и взлететь. И я это сделал! Я там, на мраморной доске, единственный золотой медалист далекого 1957 года!

К тому же именно там впервые появились рядом новые незнакомые существа иного пола, и можно было оказаться рядом за партой, и иногда вроде случайно задевать чье-то мягкое тело, сладко предчувствуя, что именно тут главное счастье всей твоей жизни. И все это лишь в одном Басковом переулке, старинном, но обычном, схожем с другими переулками центра города.

И тут, в этих улицах и переулках, начался мой литературный путь. И все картины, что отпечатывались тут в моем сознании — например, атланты в Саперном переулке, один обутый, другой босой, — превратились в рассказы. И тут я познакомился с Бродским, и Довлатовым, и многими другими. Почему-то все мы оказались «Преображенскими», почти что «ребятами с одного двора». Бродский жил на Пестеля, а я долго учился в школе напротив. Довлатов жил на улице Рубинштейна — стоило лишь перейти Невский. Не было тогда ничего увлекательней, чем путь в новую жизнь и в новую литературу. И хотя подслеповатая власть плохо в нас разбиралась, и даже речи пока не было, чтобы признать хоть кого-то из нас, чувствовали мы себя победителями: мол, трофеи всегда успеем собрать. Статус победителей подтвердился гораздо позже. И далеко не для всех. Но восторг того времени испытали многие.