Культовый Питер - [21]
На Марсово поле, где происходили парады, великолепным фасадом выходят выстроенные Стасовым казармы Павловского полка. В Царском Селе стояли уланы. В Гатчине — кирасиры, «тяжелая кавалерия». На Петроградской, вдоль Карповки, казармы гренадеров. Еще был Московский полк, с казармами на Фонтанке. Всех лихих русских полков не перечислишь!
Если мы зайдем в Эрмитаж в знаменитую «Галерею героев 1812 года», сколько прекрасных, отважных, суровых и совсем юных лиц мы там увидим! Этой победе посвящена и расположенная напротив Эрмитажа знаменитая арка Главного штаба, созданная великим Росси. На стенах арки изображены доспехи, фигуры воинов и летящих гениев славы. Над аркой колесница с упряжкою из шести коней, которой правит богиня победы Нике. Свой подвиг тут совершил и архитектор Росси. Когда арка еще стояла в лесах, злые языки говорили, что своды столь огромной арки обязательно рухнут. И когда снимали леса, отважный Росси стоял на этой арке!
А посередине Дворцовой площади под окнами Эрмитажа возносится в небо уникальный, ни в одном городе мира не повторенный «Александрийский столп», созданный Монферраном, высеченный из единого монолита и устойчивый лишь благодаря своему весу, увенчанный фигурой ангела, созданного скульптором Орловским с лицом Александра I, победителя Наполеона. «Александрийский столп» вдохновлял горожан и в последнюю войну, в блокаду. То, что рядом рвались снаряды и бомбы, а «Александрийский столп», символ города, не упал и даже не пошатнулся, укрепляло дух.
Там, где горожане встречали победителей Наполеона, возвращавшихся по Петергофской дороге, были построены Стасовым в 1834 году Триумфальные ворота. Наверху их, в колеснице, — богиня Славы. На воротах написаны названия городов, связанных с нашими победами: Бородино, Тарутино, Кульм, Лейпциг, Париж. В надвратном помещении довольно обширная экспозиция, в которой представлены портреты полководцев, литографии, гравюры, карты боевых действий и знамена Преображенского, Павловского, Семеновского и других полков.
На Московском, бывшем Забалканском, проспекте в 1838 году Стасовым выстроена великолепная Триумфальная арка для встречи русских воинов с балканской русско-турецкой войны, освободившей из-под турецкого гнета братьев-славян. История гвардейских полков — история России.
И главный, конечно, памятник победам русского оружия — грандиозный, с величественной колоннадой Казанский собор на Невском, где похоронен Кутузов и стоят памятники ему и Барклаю-де-Толли. После войны 1812 года здесь хранились реликвии — 107 взятых в бою знамен и ключи от 93 побежденных городов.
Когда мы с родителями приехали в 1946 году в Ленинград, чуть живой город только-только возрождался к жизни, и возрождался каким-то новым, не похожим на себя. В переулках росли лопухи, бегали куры. Но постепенно восстанавливали и красили дома, асфальтировали улицы — и из хаоса все ясней проступал Петербург. Какая-то строгость, четкость улиц, какой-то установленный тут задолго до нас порядок подтягивал и нас. Город, исчезнувший и появившийся снова, строил всех нас по своей команде. Мы жили в Саперном переулке. Знакомство с одноклассниками расширило географию, я стал ходить в огромный дом с коридорной системой в Артиллерийском переулке. Наш двоечник Трошкин, к которому меня приставили заниматься, жил в бесконечной и даже двухэтажной коммуналке на углу улицы Красной Связи. Мы шли в Таврический сад на коньках по широкой и пустынной Парадной улице. В названиях улиц, в однообразии фасадов старинных желтых домов чувствовалось что-то регулярное, нечто военное — но ассоциации у нас были, естественно, только с прошедшей войной: она и в нас, детях, глубоко отпечаталась завываниями сирены воздушной тревоги, гулким и строгим стуком метронома из мрачной, черной тарелки на стене. О какой другой войне и о какой еще другой истории мы могли думать тогда? И тем не менее какая-то другая жизнь, спрятавшаяся, но бывшая тут задолго до нас и явно более значительная, чем наша, волновала нас, наполняла неясными грезами, звала что-то делать, понимать. Такие чувства были в душах растерянных советских школьников, оказавшихся в истории, которую тут велели забыть, но она проникала в нас, мы чувствовали себя лишь щепками в ней — как определиться, обозначиться, прибиться к какому-то берегу, что-то понять? С этим неясным волнением я и жил. Помню, как мы с ребятами стоим на тротуаре и, смутно волнуясь, не можем уйти. История не прекращается, она непрерывна, и вот сейчас она течет через нас — мы ощущаем это до озноба. Рабочие изогнутыми совковыми лопатами раскидывают и выравнивают пышный, беспробудно-черный асфальтовый порошок, и почти сразу вслед за лопатами накатывается сама История — высокий, выше нас ростом, круглый железный каток с маслянистым, бензиново-радужным отливом. Он превращает прошлое в настоящее. Прошлое перед ним — пыльный наш переулок, за катком — твердое, непривычное глянцевое настоящее, надолго затвердевший асфальт. Если мы сейчас уйдем, то завтра выйдем уже в новую эпоху, в другой пейзаж и не увидим до конца, не прочувствуем, как одна эпоха сменяет другую. И все происходит помимо нас, мы совершенно в нем не участвуем, и потом будет уже не доказать, что ты был при этом. Это чувство достигает отчаяния, и вдруг я, лопоухий школьник, решаю что-то сделать, отпечататься: лезу в карман штанов так, словно заранее все продумал, натыкаюсь пальцами на острые грани звездочки с пилотки, вынимаю ту звездочку и решительно кидаю ее под каток. Вот сейчас черный бог соскочит с этого ползучего трона и надает оплеух! Но каток медленно проезжает, слишком медленно! И наконец открывается лоснящийся гладкий асфальт — и моя звезда, впаянная в вечность! Друзья подбегают ко мне, треплют за рукав, поздравляют, хотя никто из нас, косноязычных школьников, не мог бы тогда сказать толком, что, собственно, произошло? Мы втиснулись в Историю!
