Культ некомпетентности - [2]

Чем большее разделение труда существует в обществе, чем более специализированны органы, его составляющие, чем с большей строгостью следуют правилу предоставлять работу в зависимости от компетентности работника, тем на более высокой ступени развития оно находится.

Между тем демократии склонны не придерживаться этого, более того, всё как раз наоборот. В Афинах был верховный суд, члены которого разбирались в законах и неукоснительно применяли их на практике. Чернь не могла с этим смириться, она много лет боролась за то, чтобы заменить сведущих судей на выходцев из своей среды. Рассуждали так «Раз я устанавливаю законы, мне их и применять». Вывод верен, неверна посылка. Стоило бы возразить: «Да, кто устанавливает законы, тому их применять, но, может, устанавливать законы — не ваше дело?» Так или иначе, чернь взялась применять законы. Ей за это даже платили. В результате весь день в суде заседали самые бедные граждане, те, кто был побогаче, не хотели терять драгоценное время за шесть драхм. Много лет именно плебеи вершили в Афинах суд. Их самое знаменитое решение — смертный приговор Сократу. О нем, вероятно, потом сожалели. Но основной принцип был соблюден: некомпетентность превыше всего.

У современных демократий, судя по всему, тот же принцип. Они по сути своей амебные образования. Эволюцию нашей хваленой демократии можно описать следующим образом.

Всё началось с идеи: король и народ, демократическая монархия, монархическая демократия. Народ устанавливает законы, король претворяет их в жизнь. Народ законодательствует, король управляет определенным образом, влияя, впрочем, и на законы. Так, он может приостановить действие нового закона, если сочтет, что тот мешает ему править. Специализация при выполнении функций в какой-то мере сохранялась. Законодательствовали и управляли разные субъекты, будь то отдельная личность или некое сообщество.

Но это продлилось недолго. Короля убрали, осталась демократия. Однако компетентных людей пока уважали. Народ, толпа не покушалась еще на право управлять или законодательствовать непосредственно. Народ еще не присвоил себе право назначать законодателей напрямую. Выборы были двухступенчатые: народ называл выборщиков, и только те уже называли законодателей. Таким образом, над народом сохранялись как бы элитные группы — во-первых, выборщики, во-вторых, те, кого избрали. Такая демократия была далека от афинской, когда народ всё решал на Пниксе.

Впрочем, дело тут было не в заботе о компетентности избранных. Выборщики сами толком не знали, кого следует выбирать, — их избранники вовсе не были сведущи в вопросах законодательства. Сохранялась, однако, некая видимость, некая мнимая компетентность, проявлявшаяся дважды. Толпа, вернее, конституция страны предполагала, что законодатели, избранные делегатами от толпы, более сведущи в вопросах законодательства, чем сама толпа.

Подобную, несколько странную, компетентность я бы назвал искусственно приданной. Ничто не указывает мне на то, что данный гражданин хоть как-то разбирается в законотворчестве, в юриспруденции, но, облекая его доверием, избирая его, я словно придаю ему должные знания. Или я доверяю тем, кому предоставляю право избрать нужного человека, и те в свою очередь облекают доверием его.

Разумеется, такое придание компетентности лишает её обычного смысла. Однако определенная видимость, и даже чуть больше, чем видимость, сохраняется.

Такая компетентность лишена смысла, так как создается ex nihilo[1] — некомпетентность рождает компетентность, ноль рождает единицу. Перенос более или менее легитимен, когда исходит от лиц компетентных, хоть и в этом случае есть свои минусы. Ученому степень бакалавра, лицензиата, звание доктора присуждает университет. Он имеет на это право, так как способен оценить вклад ученого, который, допустим, не получил официальную степень ранее лишь в силу сложившихся обстоятельств. Однако нелепым и даже комичным выглядело бы положение вещей, при котором звание доктора математических наук присваивали люди, не облеченные даже степенью бакалавра. Компетентность, придаваемая людьми некомпетентными, не имеет, очевидно, никакого смысла.

Но видимость — даже чуть более, чем видимость, — сохраняется. Заметьте, что звание, так сказать, доктора литературоведения, доктора-театроведа выдает публика, люди малосведущие. Скажи им: «Вы ничего не смыслите в литературе, в драматургии», — они ответят: «Да, мы ничего в этом не смыслим, но нас это произведение взволновало, и мы присуждаем степень автору, нас взволновавшему». И они будут в чем-то правы. Так, и званием доктора политических наук народ наделяет тех, кто лучше сумеет его взволновать, кто лучше других выразит его страсти. Следовательно, народными избранниками окажутся наиболее пылкие выразители его страстей.

— Другими словами, наихудшие из всех возможных законодателей!

— В какой-то мере да, но не совсем. Очень полезно бывает, когда на вершине общественной лестницы или, лучше, рядом с ней находятся выразители народных страстей, чтобы показывать, где та грань, которую опасно преступать, и что на самом деле не столько думает, сколько чувствует толпа (думать-то она как раз не думает), дабы не вызывать сильного противодействия с её стороны и в то же время не слишком ей потакать, дабы, одним словом, знать, с чем имеешь дело и чего можно ожидать. Инженер сказал бы, что следует принимать в расчет сопротивление материала.