Культ Ктулху - [6]

Роберт М. Прайс

Хэллоуин, 1997 год

Эрл Пирс-младший. Рок дома Дарейя

Молодой и весьма благообразный человек по имени Артур Дарейя явился повидаться с отцом – в первый раз за двадцать лет. Когда он вступил в холл отеля – длинным, пружинистым шагом – все праздные взгляды кругом поднялись, чтобы оценить такое видение, ибо он воистину представлял собою картину впечатляющую и окутанную некой мрачной экзальтацией.

Регистратор тоже воспрял, нацепив на лицо привычную ожидающую улыбку – «как-изволит-поживать-уважаемый-мистер-такой-то», – а пальцы его как бы сами собой устремились к зеленому вечному перу в водруженном на стойку поставце.

Артур Дарейя откашлялся, но голос все равно вышел насморочный и неверный.

– Я ищу моего отца, доктора Генри Дарейю, – обратился он к клерку. – Он недавно прибыл из Парижа и, насколько я понимаю, зарегистрировался здесь.

Глаза регистратора опустились – на сей раз к списку постояльцев.

– Доктор Дарейя остановился в номере 600, на шестом этаже.

Взгляд его снова вспорхнул, заодно вопросительно выгнув бровь.

– Вы тоже желаете остановиться у нас, господин Дарейя, сэр?

Артур вытащил ручку и быстро нацарапал свое имя. Не добавив ни слова, не потрудившись даже узнать номер отведенной ему комнаты или взять ключ, он развернулся и устремился к лифтам. Ни единого звука не издал он до тех самых пор, пока не достиг апартаментов отца на шестом этаже, да и там с губ его сорвался лишь вздох – будто молитва.

Открывший ему дверь оказался человеком высоким – необычно высоким. Его стройную фигуру туго обхватывал черный костюм. Улыбаться он не дерзал. Чисто выбритые щеки были бледны чуть ли не мертвенно и оттенялись негасимой искрою в глазах. Челюсть синевато сияла.

– Артур! – шепот был едва слышен.

Слово тихо испарилось с тонких губ, словно далеко уже не в первый раз. Артур почувствовал, как добросердечие этого взгляда волной прошло сквозь него, и в следующую же минуту очутился в отцовских объятиях.

Потом, возвратив себе хотя бы внешнее самообладание, двое мужчин прикрыли дверь в коридор и удалились в гостиную. Дарейя-старший протянул шкатулку с превосходными сигарами. Рука его со спичкой дрожала так сильно, что сыну пришлось спрятать пламя в чашечке собственных ладоней. Влага стояла в глазах у обоих, но сквозь слезы они улыбались.

Генри Дарейя положил сыну руку на плечо.

– Это счастливейший день моей жизни, – молвил он. – Ты даже не догадываешься, как сильно я ждал этого мгновения.

Артур со всевозрастающей гордостью понимал, что, кажется, любит и любил отца всю жизнь, невзирая на все адресованные ему проклятия. Он сел на краешек стула.

– Я… я не знаю, что сказать, – признался он. – Ты удивил меня, папа. Ты совсем не такой, как я ожидал.

Тень проскользнула по отцовским чертам.

– Чего же ты ожидал, Артур? – быстро спросил он. – Дурного глаза? Обритого черепа, вислых щек?

– О, прошу тебя, папа – нет! – слова вылетали отрывисто. – Не думаю, что я хоть как-то представлял тебя. Я знал, что ты – блестящий джентльмен, но думал, ты будешь старше… больше похож на человека, который действительно много страдал.

– Я и страдал, сын мой – больше, чем в силах тебе описать. Но узрев тебя вновь, а вместе с тем и обретя надежду провести с тобою рядом остаток моих дней, я отыгрался разом за все мои муки. Даже в те двадцать лет, что мы провели врозь, я находил горькую радость в известиях о твоих успехах в колледже и в этой вашей американской игре – футболе.

– То есть ты что же, следил за моей жизнью?

– О, да, Артур. Я ежемесячно получал отчеты – с тех самых пор, как ты меня покинул. Сидя в своем кабинете в Париже, я был рядом с тобой, переживая все твои трудности так, словно они были моими. Теперь, когда двадцать лет, наконец, истекли, запрет, державший нас порознь, снят навеки. Отныне и впредь, сын, мы станем ближайшими товарищами – если твоя тетя Сесилия, конечно, не преуспела в ужасном своем деле.

Одного звука этого имени оказалось довольно, чтобы незнакомый холодок пробежал между мужчинами. Что-то в каждом из них глодало разум, будто злокачественный недуг. Впрочем, юный Дарейя, изо всех сил старавшийся стереть из памяти ужасное прошлое, твердо порешил забыть и тетино безумие, и самое ее имя.

Он не испытывал ни малейшего желания поддерживать подобную тему для беседы, ибо она выдавала внутреннюю слабость, которую он в себе ненавидел. С принужденной решимостью и курьезным движением бровей он молвил:

– Сесилия мертва, и ее глупые предрассудки вместе с нею. Отныне и впредь, отец, мы станем наслаждаться жизнью, как нам и должно. Прошлое – поистине прошлое. Мертвые да будут мертвы.

Доктор Дарейя медленно прикрыл глаза, словно сильная боль прошила его насквозь.

– То есть в тебе нет никакого негодования? – спросил он. – И тебе не передалась тетина ненависть?

– Негодование? Ненависть? – Артур громко рассмеялся. – Я перестал верить теткиным россказням с тех пор, как мне стукнуло двенадцать. Я знал, что все эти ужасы совершенно невозможны, что они принадлежат к почтенной категории традиций и мифов. На что же, скажи на милость, мне негодовать, и как могу я тебя ненавидеть? Чем, по-твоему, можно считать Сесилию, кроме той, кем она и была – озлобленной, разочарованной женщиной, несущей проклятие безумной вражды к тебе и твоему семейству? Клянусь тебе, отец, ничто сказанное ею больше не сможет встать между нами!