Культ Ктулху - [17]

– Ты голоден, друг мой?

Питер разглядывал хижину и пейзаж за нею, так что едва уловил, о чем его спрашивают, но все же ответил:

– Да как-то не думал об этом. Жара съела весь аппетит. Но, наверное, подкрепиться все-таки стоит, а?

Метеллий перегнулся на заднее сиденье и извлек оттуда сумку с едой. Меню представляло собой причудливую смесь фруктов, овощей и самого гадкого, жирного фаст-фуда – куда больше, чем они смогли бы съесть. Алкоголь там тоже имелся. Метеллий открыл сумку и щедро предоставил Питеру выбирать. Тот цапнул пару яблок и рогалик. Метеллий взял и того меньше. Тут дверь хижины отворилась, и на пороге показалась пригожая пожилая женщина с черной кожей. Она подарила им улыбку и приветливый «Bon jour!»[21] Ей Метеллий отдал всю остальную провизию. Вот доверь ему хозяйство, подумал Питер.

Дальше они пошли пешком. Совсем скоро Питер оценил, почему Метеллий вознамерился достичь места назначения непременно до темноты. Едва заметная тропинка змеей вилась через лес. Временами путь преграждали упавшие с деревьев сучья – сосновые по большей части – и валуны, должно быть, скатившиеся с горы. Питер надеялся только, что на месте таких не будет. Дорога казалась бесконечной. Оба путника сильно устали – Питер до полного изнеможения, но и Метеллий держался лишь немногим лучше, – когда перед ними внезапно открылась прогалина с горсткой хижин, милосердно оказавшихся целью их путешествия. Впрочем, отдыха, увы, не предвиделось. Из хижин хлынула толпа, главным образом мужчины; Метеллий принялся знакомить местных с чужаком. Пришлось улыбаться и изо всех сил сохранять вертикальное положение, пока Метеллий разливался, что Питер из Флориды, что он друг Метеллиева брата и до ужаса интересуется Древними, а еще что он очень хочет поучаствовать в ночной церемонии, хотя бы и в качестве зрителя. Питер чуть не обмер, услыхав из его уст чистую правду, – он ожидал несколько больше лжи… хотя на самом-то деле врать было совершенно незачем.

Пока новичка со всеми перезнакомили, уже стемнело; деревенские зажгли фонари и развесили на окрестных деревьях. Где-то начал глухо рокотать барабан. Никто Питера ни в чем не подозревал – обращенные на него взгляды были сплошь любезные и дружелюбные. Он усердно улыбался в ответ и старался надеяться на лучшее – даже спросил, не нужна ли какая-то помощь в подготовке, но получил ответ, что он гость и не должен беспокоиться ни о чем подобном. Это Питер расценил как позволение немного вздремнуть.

Когда Метеллий принялся его расталкивать, до Питера дошло, что проспал он, по меньшей мере, часа три. Высоко в небе висела луна. Поляна кишела народом, сновавшим туда и сюда на фоне ярко сияющих ламп, от чего те мигали, словно стробоскоп. Питер поскорее вскочил на затекшие ноги и нервно оглядел себя, чтобы убедиться, что во время сна рубашка не задралась и где-нибудь не мелькнул дюйм розовой кожи. Широкая ухмылка Метеллия уверила его, что бояться нечего. Они вдвоем поспешили в круг – искать себе места получше и поближе к месту действа, каким бы это самое действо ни оказалось, но не слишком на виду, чтобы на них никто особенно не смотрел – вдруг им случится не к месту удивиться или засомневаться. Уже там Питеру пришла в голову мысль: интересно, а сколько церемоний этой конкретной секты Метеллий на самом деле видел? Он говорил о них как-то уклончиво, словно знал маловато, но, кажется, был хорошо знаком со всеми присутствующими. Наверняка получил только какую-то предварительную степень посвящения и о подлинных тайнах культа мог только гадать – что Питер от него, собственно, и слышал. И не значит ли это, что ему, совершенному чужаку, вряд ли дозволят увидать что-то из ряда вон выходящее? Впрочем, теперь делать уже нечего – пришел, так сиди и жди.

Он принялся рассматривать тесно рассевшуюся вокруг толпу. Обстановка была знакомая, как и выражение радостного ожидания на сверкающих по́том и отблесками костра простых гаитянских лицах. Затем с изумлением, которого, кажется, никто не заметил, он понял, что видит и другие лица – куда более страшные, искушенные, надменные, изрезанные глубокими морщинами, что выдавали привычку к эмоциям и экзальтациям, природу которых он был не в силах угадать. На некоторых красовались ритуальные шрамы, на других – поблекшие татуировки и следы краски. Были серьги странной работы, иногда напоминавшие формой диковинных морских тварей. Это уже что-то новенькое! Может, ему дадут поговорить с этими стариками? Наверняка же это те самые хунганы и бокоры, что так неохотно, если верить слухам, собираются вместе – пусть даже и ради какой-то ужасной общей цели! Впрочем, шансы на это, конечно, невелики.

Однако вскоре угли его энтузиазма подернулись пеплом разочарования. Конгрегация стихла, словно по чьему-то сигналу, и служба началась. Жрец, престарелый селянин с морщинистой рожей и голосом не громче усталого шепота, нараспев пробубнил обычные предварительные молебствия, начертал обычные веве[22] вкруг основания центрального шеста, или пото митана. Все так же монотонно, словно читая давно уже надоевший детский стишок, он воззвал к обычной последовательности богов водуна: к Легбе, Огуну, Эрзули, Дамбалле и всем прочим