Кули. Усадьба господина Фуада - [58]

Они просидели в баре до вечера, а потом решили пойти на танцы.

— Ну, куда сейчас? — спросил Фуад.

— В «Пиплз-клаб», — ответил Нассор.

— Это где?

— На площади Мнази-Моджа.

— A-а! Ну поехали.

Когда они приехали на танцы, веселье было в самом разгаре. Фуад вошел внутрь и застыл как вкопанный: когда-то здесь развлекались только дети богачей, теперь же зал был полон людьми, которые были одеты не лучше его батраков.

— А этим что здесь надо? Нет уж, я пошел. Пусть веселятся без меня. — И Фуад решительно двинулся к выходу.

Нассор остался в клубе, а Фуад сел за руль и помчался по ночным улицам. В районе Микунгуни ему не удалось вовремя притормозить, машина врезалась в дерево, и он потерял сознание.

Киджакази не находила себе места от беспокойства. Фуад давно уже должен был вернуться, а его все не было. «Что с ним случилось?» — спрашивала она себя, ворочаясь в постели. Всю ночь она не могла сомкнуть глаз, ожидая хозяина, а потом не выдеражала и побежала к дому Мконгве.

— Что случилось, Киджакази? Почему вы пришли в такой час?

— Господин Фуад до сих пор не вернулся, и я не знаю, что и думать, — сказала Киджакази дрожащим голосом.

— А какое вам дело до Фуада? Я-то решила, что с вами что-то стряслось, а вы, оказывается, не спите только оттого, что ваш Фуад еще не вернулся?

— Просто это не в его правилах…

Однако Мконгве перебила ее:

— Знаете что, если вас привело ко мне только это, то, извините, я очень хочу спать.

Киджакази уныло поплелась к себе.

Наступило утро, а Фуад все не появлялся. Напуганная, не зная, что делать, Киджакази сидела у двери господского дома и ждала. Вдруг она вскочила: к крыльцу подъехала карета «скорой помощи». Из машины вышли люди с носилками, а на носилках она увидела Фуада.

— О аллах! О аллах! Мой бедный господин! — запричитала она. У машины стали собираться батраки. Они молча наблюдали за происходящим, не выказывая ни жалости, ни сострадания к своему хозяину, и только с удивлением поглядывали на плачущую Киджакази. А она проводила санитаров с носилками в спальню Фуада и помогла им уложить его на кровать.

— Не плачьте, мамаша, — успокоил Киджакази один из санитаров. Потом они сели в машину, и «скорая помощь» уехала.

Фуад ушиб голову и сломал правую ногу. Он два месяца провалялся в постели, и все это время Киджакази ухаживала за ним как родная мать. Нога вскоре начала срастаться, но Фуад был капризен и плаксив, как ребенок, — возможно, сказывалась травма головы.

Однажды, после того как сняли гипс, Фуад попросил Киджакази помассировать ему больную ногу, и ему очень понравилось, как она это сделала.

— С сегодняшнего дня, — сказал он удовлетворенно, — только ты будешь лечить меня. Это у тебя получается лучше, чем у любого врача. Недаром ты нянчила меня, когда я был маленьким.

— Да, это правда, господин, — сказала Киджакази и заплакала, она была благодарна хозяину за то, что он вспомнил об этом, — бывало, никто, кроме меня, не мог вас успокоить, когда вы плакали. Даже вашей покойной матушке, госпоже Маймуне, не удавалось сделать этого. Каким красивым ребенком вы были тогда!

— Да, Киджакази, ты моя верная служанка. А какие песни ты мне пела тогда! Спой какую-нибудь из них.

Еще никогда хозяин не обращался к ней с подобными просьбами. «Значит, — обрадовалась она, — недаром я столько лет верой и правдой служила своему господину. Сегодня он наконец оценил меня по заслугам».

— О мой господин! Я и не знаю, смогу ли я спеть вам так, как пела когда-то, — сказала она, смущаясь. Но просьба хозяина — закон, и она низким скрипучим голосом завела колыбельную. Взглянув на Фуада, она увидела, что он улыбается. Это ободрило ее, и она продолжала петь:

Спи, малыш, усни, спи в своей кроватке.

Важный господин твой отец, богатый,

Спи, малыш, усни, спи в своей кроватке…

— Да заткнись ты! — вдруг взорвался Фуад. — Голос у тебя как у коровы. Неужели ты мне это пела?

— Да, господин. Вы хотели, чтобы я каждый день пела вам именно эту песню. Вы любили ее больше других, — испуганно ответила Киджакази, досадуя на себя за то, что испортила хозяину настроение.

— Мне противно слушать твой скрипучий голос. Ты ни на что уже не годишься! У меня кругом одни неприятности, а ты мне даже спеть не можешь. Убирайся отсюда! — закричал Фуад.

Киджакази покорно поднялась и пошла к двери.

— Пойди напои коров! Быстро! — крикнул ей вдогонку Фуад.

«Так мне и надо. Сама заслужила, — думала Киджакази, наливая коровам воды. — Вообразила себе невесть что».

Через несколько дней Фуад снова позвал Киджакази помассировать ему ногу. Он сидел в кровати, опершись на подушки. Киджакази робко вошла в комнату, села на краешек постели и начала осторожно поглаживать его больную ногу.

— Скажи, Киджакази, — вдруг начал он, — что ты думаешь о том, что происходит вокруг? Тебе это нравится?

Киджакази, не ожидавшая такого вопроса, страшно растерялась. Она попыталась сделать вид, что не расслышала слов хозяина, и начала с удвоенной энергией массировать ему ногу. Но Фуад не унимался:

— Ты что, глухая? Я тебя спрашиваю, нравится тебе это или нет.

— Я всем довольна, господин. Слава аллаху, все хорошо, — ответила Киджакази.