Кукушкины слезы - [4]

Жили они тогда не в районном селе, а на железнодорожной станции, за двухметровым тесовым забором, на территории межрайонной базы, в многокомнатном доме, обставленном неизвестно откуда взявшейся дорогой мебелью. В воротах стоял рослый рыжебородый охранник с настоящим карабином за плечом. Когда Костя приходил не один, а с товарищами, говорил сторожу повелительным тоном: «Это со мной». Сторож подобострастно улыбался и пропускал, а как же иначе — сынок самого директора. Однажды Костя, заранее договорившись со сторожем, привел в числе друзей и одноклассника Алешку Огнивцева. Сторож всех пропустил, а Алешке загородил дорогу карабином. «Не обижайтесь, Косьтянтин Митрич, ентого я не могу впустить». — «Почему? — наигранно вспылил Костя. — Он же со мной». — «Не обижайтесь, Митрич, не могу, шары у него жуликоватые, как есть ворюга, сопрет что в дому, а я буду в ответе». Ребята захохотали, Алешка покраснел, опустил голову и так рванул от ворот, что пятки засверкали. «Так ему и надо, пусть силой своей не бахвалится, — думал злорадно Костя, — проучил...»

Каждую субботу в их доме было много гостей. С утра на кухне начиналась беготня, топот, тишина набухала звонкими девичьими голосами, несло жареным и пареным. Две дочери сторожа базы, их мать, худая плоскогрудая женщина, стояли весь день у плиты, делали пельмени, жарили котлеты, мясо, птицу, варили кисели и компоты, звенели посудой. Вечером в большой комнате ярко вспыхивали «молнии», начинали сходиться гости. Возбужденный отец встречал их в прихожей, шумно здоровается, проводил в комнаты. Костя гордился тем, что у отца много преданных друзей. Он любил эти шумные, людные субботы с хлопотами, обилием еды, песнями, музыкой, игрой в лото и карты. Постоянными гостями были высокий и тучный председатель райпотребсоюза, его маленькая бледнолицая жена с испуганными черными глазами, квадратный главбух, у которого лоснящаяся лысина казалась больше головы, с длинноногой под мальчика подстриженной женой. Жена не выпускала из рук папиросу, много и громко смеялась. Когда жена главбуха садилась на кожаный диван, закинув ногу на ногу, Костя не мог оторвать загипнотизированного взгляда от ее длинных глубоко оголенных ног и украдкой из угла стрелял на них глазами, и сердце колотилось учащенно и ноюще. Почти всегда бывал директор школы, в которой учился Костя, приходил он без жены, с ботаничкой, бывали и другие учителя, врачи из местной дорожной больницы и еще какие-то незнакомые Косте люди. Часто в разгар веселья появлялись юркие остроглазые мужчины, наскоро пили, закусывали и убегали, повторяя второпях: «Дела, дела...»

Гости много пили, ели, шумели, спорили о чем-то непонятном, танцевали под хрипловатую патефонную музыку, убегали парочками в темные комнаты. Однажды, утомившись мотаться среди неестественно веселых и возбужденных гостей, Костя, позевывая, побрел в спальню. Приоткрыв, дверь, отпрянул: в полосе света, брызнувшего в щель, он увидел на своей кровати Аделаиду Львовну, учительницу ботаники, и склоненного над ней отца. Отец резко вскочил, вспыхнул, выбежал, плотно прикрыв двери, зашептал: «Погуляй, Костенька, Адочке плохо стало, скоро пройдет...» — И вернулся в спальню.

Костя ухмыльнулся. «Шутники, — подумал весело, — так уж и плохо стало, просто выпили лишнего и все перепутали».

Мама, прямая и бледная, сидела на диване с квадратным главбухом и длинноногой главбухшей и виновато улыбалась, слушая плоские остроты, от которых даже Косте не было смешно. Взопревшая лысина главбуха лоснилась.

Разъезжались и расходились глухой ночью, когда охрипшие от вечернего лая собаки дремали по конурам, клевал носом сморенный сторож в воротах базы и в отпотевшем небе сонно блуждали слинялые звезды. Главбух и председатель райпотребсоюза увозили с собой какие-то увесистые свертки, прощаясь, целовали отца и мать, а Косте как взрослому жали руку. Многие оставались ночевать в их доме, и утром все начиналось сначала: простуженно хрипел патефон, тонким звоном звенела посуда, суетились вспотевшие дочери сторожа, взвизгивала на кухне ботаничка и ласково грозила Косте маленьким румяным пальчиком, отец раскатисто хохотал, бледная и усталая мама расчесывала перед зеркалом длинные волосы и виновато улыбалась всем. Потом садились за стол, и опять было шумно и весело...

С обмирающим сердцем сидел Костя в полутемном, пахнущем мышами и плесенью зале суда, влажными глазами смотрел на восковой усохший профиль отца, вяло и безразлично отвечающего на вопросы судьи и прокурора и часто покашливающего. Казалось Косте, что снится ему дурной нескладный сон, что он вот-вот должен проснуться и тогда все станет на свои места. Но время тянулось лениво и утомительно, а он не просыпался. Дольше и занозистей всех давали показания «лучшие друзья отца» — председатель райпотребсоюза и главбух. Особенно усердствовал главный бухгалтер. Он топил отца безжалостно и немилосердно, зло называя его жуликом, негодяем и проходимцем. Жирная лысина, как и на вечеринках у них, вспотела и лоснилась, тройной подбородок был в постоянном движении, и в нем что-то булькало. Он так расходился, что не мог успокоиться, выкрикивая: