Кукушка - [233]

Он улыбнулся своим мыслям, и тут в дверь постучали. В аудиторию проникла вихрастая голова — то был мальчишка Дирк, сын вдовы ван Вельден, служивший при университете рассыльным.

— Господин Лис, вы здесь? — осведомился он. — Вам посылка.

— Что за посылка?

— Я не знаю. Утром с нарочным доставили, мне велено только принесть и передать.

— Давай её сюда. — Травник разорвал шнурок, развернул плотную бумагу и с удивлением уставился на обложку с тиснёной золотом надписью: «L. Fuchs. Primi de historia stirpium commentarii insignes...»

— Яд и пламя...

Сердце его колотилось, буквы плясали перед глазами. Травник далеко не сразу понял, что это — его собственный труд по фармацевтике, издание Даубманнуса, авторский экземпляр. К нему прилагались письмо с любезностями от печатника и какая-то записка. Жуга развернул её. Готические буквы странным образом смахивали на куфик; травник сразу узнал почерк Золтана:

Во имя Аллаха, милостивого, милосердного!

Дорогой друг, здравствуй.

Шлю тебе привет и посылаю эту книгу. Быть может, ты не помнишь, но ты говорил мне, что желал бы видеть её напечатанной. Спешу сообщить тебе, что твоё желание сбылось. Прости, что перепутал имена, — ты ведь, кажется, теперь зовёшься Якобом, но в то время я этого ещё не знал. Я перевёл причитающееся тебе вознаграждение на твоё имя через банк Фуггеров, ты можешь получить его, когда захочешь, в любой их конторе. Думаю, эти деньги будут для вас очень даже не лишними. Кстати, как там твоя жена? Я слышал, у вас родилась дочь. Ближе к осени, если буду в ваших палестинах, непременно загляну проведать.

З.Х.

Post Scriptum — чуть не забыл: Сусанна просила передать тебе привет.

Жуга неловко взвесил книгу на ладони, подавил соблазн прямо сейчас раскрыть её и перелистать страницы и протянул обратно мальчишке.

— Отнеси в библиотеку, — сказал он. — Скажи, что я просил принять её на хранение. Я потом зайду и просмотрю.

Он повернулся к слушателям, которые уже начали шептаться и переговариваться. — Sitis attenti, studiosi[125]! — потребовал он. — Продолжаем. «Per Apollinem medicum et Aesculapium, Hygeamque et Panaceam juro, deos deasque omnes testes citan...»[126]

Он диктовал, а солнечные лучи били в окно за его спиной, очерчивали его силуэт, золотили меховую оторочку ворота и рисовали на полу и стенах жёлтые сияющие квадраты. Он диктовал и ощущал, как что-то сдвинулось в ткани бытия и наконец-то встало на место. Мелькнула мысль: «Ну вот, жизнь прожита не зря».

И вслед за ней другая... а может быть, ещё не прожита. But the ending is those

ОСЕННИЙ МАРАФОН (вместо послесловия)

Всякий раз, начиная новую книгу, я не знаю, когда я её закончу. Больше того: часто я не знаю даже, закончу ли её вообще — слишком уж много обстоятельств влияют на этот процесс. Но у этого романа и вовсе странная судьба, даже по сравнению со всеми другими моими произведениями. И вот об этом я сейчас хочу рассказать.

Я начинал писать его в начале весны 2001 года. Только что вышел в свет «Осенний лис» — моя первая книга, необходимо было двигаться дальше. И тут в дело вмешались проблемы житейского характера. В то время моя личная жизнь в очередной раз потерпела полный крах — я вновь остался один, без работы и жилья, все родственники наперебой твердили мне, что написание книг — это, конечно, хорошо, но лучше б я занялся делом, а не маялся дурью. К тому же бродячая жизнь, когда тебе двадцать, это одно, а когда тридцать — совсем другое... В общем, если со стороны могло показаться, что налицо успех и жизнь моя наладилась, то при взгляде изнутри всё было совсем наоборот: я чувствовал усталость и полный упадок сил (подобные неурядицы очень сильно вышибают меня из седла). Да и книга не сказать, чтобы осталась незамеченной, но событием не стала. Издана она была, прямо скажем, неудачно, распространялась бестолково, собрала ужасную прессу и, как следствие, никакого успеха среди читателей не имела. Не сказать, чтобы это меня сильно затронуло (чего уж там... всем мил не будешь), но и оптимизма не прибавило. В общем, духом я пал. Нисколько этого не стыжусь — у каждого в жизни бывают такие моменты. Спасибо друзьям, которые поддержали меня, ибо я ощущал сильное желание бросить писать — для этого у меня не было ни времени, ни сил, ни нервов, ни крыши над головой.

Но и не писать я не мог, ибо кто не идёт вперёд, тот движется назад.

Вплоть до 2002 года я много ездил и общался, чуть не надумал всерьёз податься в журналистику, написал несколько рассказов, повесть «Парк Пермского периода», вышедшую затем отдельной книгой, и другую — «Пыль на ветру», был арбитром на конкурсе рассказов в Интернете... Я твёрдо решил, что в ближайшие годы к «лисьей саге» не вернусь, и в то же время в глубине души смутно ощущал, что история травника Жуги требует продолжения. И не просто продолжения, но окончания. И я засел за работу.

Как я уже говорил выше, обычно я не знаю, когда я закончу книгу. Но как и чем закончу — знаю точно, вплоть до последних слов. «Кукушка» была первой книгой, на которой я «сломался», и тому было несколько причин. Сюжет оформился сразу — история «трёх мышат» из первой книги сама по себе была достаточной интригой, чтобы к ней захотелось вернуться, а тридцатилетняя гражданская война в Нидерландах давала простор для развития событий. Но вскоре я понял, что ввязался в опасную игру. То была странная, противоречивая эпоха — время зарождения нового общества, нового социального строя. Можно сказать, это была единственная удавшаяся революция за всю историю человечества. Да и первоисточник был ничего себе — «Легенда о Тиле Уленшпигеле». Книга, любимая с детства. Великий соблазн пойти по следам фламандского гения преследовал меня всю жизнь. Смею надеяться, мне его удалось избежать. Самое трудное было — не скатиться в подражание, передать дух книга, но не букву, следовать традициям, но не шаблонам... поэтому я старался пореже открывать и Шарля де Костера, и других авторов. К тому же я не историк — в этом моя беда и, как выяснилось, моя удача. В противном случае, зная, какой объём информации мне предстоит изучить, я бы ни за что не взялся за это дело. И сейчас, глядя на полки, уставленные рядами справочной литературы, мне порой не верится, что я всё это одолел.