Кукушка - [227]

— Что ж непонятного, — философски сказал он. — Любой испанец — воин. Мы три века воевали, чтоб освободить нашу землю. Гранада пала совсем недавно. Да и потом было достаточно мятежей, чтоб не вкладывать оружие в ножны: то сеговийские «коммунерос», то эти «германиас» из Валенсии, да и турки не дремлют. А теперь ещё англичане. И Новый Свет — тоже не самое спокойное местечко... Вы слыхали что-нибудь о Новом Свете?

— Что? A, si, конечно.

— Многие подались туда после того, как разрешили отъезд. Испанский дворянин не признаёт иного занятия, кроме войны, а дворян в Испании не счесть.

— Scuzi? — Карл Барба поправил очки. — Вы тоже дворянин?

— Нет, я не дворянин.

— Тогда зачем это вам?

— Трудно объяснить. Я из Толедо. Это о чём-нибудь вам говорит?

— Смотря что вы хотите этим сказать, — уклончиво ответил Барба.

— Я оружейник. И всегда был охоч до новых впечатлений. Но путешествия мне были не по карману, а сидеть на месте — это не по мне. Вы понимаете меня?

— Вполне. Вижу, без дела вы не останетесь.

— Да уж...

Они проехали ещё немного. Ряды высоких ореховых деревьев вдоль дороги медленно теряли листья. Солнце ещё припекало, но ветер был холодный, кукольник и испанец мёрзли; но если испанец обходился так, то Барба кутался в меховую куртку, всё время ёжился и зевал. Под глазами его набрякли мешки.

— Вы стали плохо спать, — заметил Мануэль.

— И не говорите, — печально согласился итальянец, — С тех пор, как сожгли того рыжего монаха-лекаря, со мною сам не понимаю, что творится. Иной раз думаю, что я схожу с ума.

— Отчего же?

— Куклы, mon ami. — Бородач похлопал по сундуку за своей спиной.

— А что куклы?

— Сам не понимаю. — Взгляд Барбы сделался задумчив. — У меня такое впечатление, что они... как это по-фламандски... animationi...

— Ожили?

— Si, ожили. Всякий раз, когда я открываю сундук, они лежат по-другому, не так, как я их положил. Пьеро всё время перебирается к Коломбине, пёс будто треплет Арлекина, а этот негодяй Пульчинелла вообще прячется по углам, на самом дне. Перед каждым представлением я подолгу не могу найти нужную куклу, они будто прячутся. Ночами там будто кто-то шуршит, смеётся, шепчется... Верите ли — я стал закрывать сундук на замок, иначе боюсь оставаться один. Не жизнь, а просто кошмарный сон. Я так устал от этих кукол!

— По-моему, вы переутомились. На вас слишком сильное впечатление произвело аутодафе.

— Может быть...

— Если вы никогда раньше не присутствовали на казни, это может вызвать потрясение. Я неоднократно... Caray! Что это там?

Теперь и Барба услышал какие-то крики, поправил очки и разглядел, как справа под деревом двое человек мутузят третьего. Как раз в этот момент они повалили его на землю и стали пинать, а тот сжимался в комок и пытался прикрыть руками голову. Барба натянул поводья, но Мануэль, не дожидаясь остановки, уже соскочил с повозки и бежал к ним.

— Эй! Именем короля и закона, остановитесь!

Двое обернулись и прекратили своё занятие. Кукольник смог разглядеть их и понял, что это парень и девушка, одетая в мужской костюм. Парень был высокий, голубоглазый, с круглой головой с короткой стрижкой. Оружия при нём не было, если не считать ножа на поясом. Зеленоглазая ведьма с соломенными волосами была ниже его почти на голову, а за спиной носила арбалет. Неподалёку стояли две осёдланные лошади — соловая и серая в яблоках. И парень, и девица выглядели сущими разбойниками, и в одиночку Барба предпочёл бы проехать мимо, но маленький испанец, похоже, не боялся никого и ничего.

— Чего тебе надо, испанец? — с явным недовольством осведомился парень.

— Зачем вы избиваете этого несчастного? Прекратите немедленно!

— Это наше дело.

— В чём он виновен?

— Это тоже наше дело. А тебе-то что?

— Я альгвазил на службе короля, — объявил Мануэль, расставив ноги и кладя ладонь на рукоять меча. Причём суровый тон, каким это было сказано, не оставлял никаких сомнений в его правоте. — Если этот парень виноват, отведите его в город, где его предадут справедливому суду.

— Где ты видел справедливый суд в этой стране? — усмехнулся беловолосый, плюнул и растёр. — За его преступление, испанец, ещё не придумали казни. Иди своей дорогой. Мы как-нибудь сами разберёмся.

Лежащий на земле рыжий парень ничего не говорил, только зыркал глазами, глядя то на испанца, то на своих мучителей, и придерживал отбитую руку. Молчание затягивалось. Вдруг девица, не отводившая взгляда от серого меча Мануэля, тронула своего спутника за плечо, поднялась на цыпочки и что-то шепнула ему на ухо. Он вздрогнул и тоже прищурился на меч. Не оборачиваясь, что-то спросил у неё уголком рта. Девица кивнула. Ещё мгновение парень колебался, потом махнул рукой.

— Ладно, он ваш, — вдруг решил он, плюнул и толкнул носком сапога рыжего парня. — Слышишь, ты? Вставай. Вставай, поганец! By Got, тебя даже убивать противно... Благодари Бога и синьора испанца за свою паршивую шкуру.

Карл Барба был по-настоящему удивлён. Вряд ли они испугались — насколько итальянец знал природу человеческой души (а он, как ярмарочный артист, обязан был её знать), страха тут не было и в помине. Дело было совсем в другом, но вот в чём — этого кукольник не мог уразуметь.