Кукушка - [189]

Много зим и много лет прожили мы вместе,

Сохранив святой обет верности и чести.

Ну так будьте же всегда живы и здоровы,

Верю, день придёт, когда свидимся мы снова:

Всех вас вместе соберу, если на чужбине

Я случайно не помру от своей латыни,

Если не сведут с ума римляне и греки,

Сочинившие тома для библиотеки,

Если те профессора, что студентов учат,

Горемыку-школяра насмерть не замучат,

Если насмерть не упьюсь на хмельной пирушке —

Обязательно вернусь к вам, друзья-подружки!..

Потом ещё была неудачная попытка поблевать на брудершафт вместе с Ремом, потом стычка на старом мосту Коренберсбрюг с кем-то, кто считал, что осаждённый город — не место для веселья. Бой окончился разгромом противника и его преследованием, во время которого Эмманюэл свалился в Коровий канал и его долго потом оттуда вылавливали. Ближе к ночи Бенедикт обнаружил себя на крепостной стене. Он стоял там один; неподалёку от Бургундской башни, ощущая в одной руке мокрое дерево перил, в другой — скользкое горлышко бутылки, и шумно вдыхал холодный воздух. Камзол его был застёгнут не на те пуговицы, очки на носу сидели вверх ногами, во рту был мерзкий привкус лука, но в остальном всё вроде было в порядке.

Моросил дождик. Защитники спали вповалку в наскоро сколоченной халупе возле погасшего костерка. Одинокий часовой топтался возле пушки под навесом, грел руки у горшка с углями и завистливо косился на школяра. Время от времени над стенами разносилась холодная перекличка: «Слу-ушай!» Часовой вскидывался и выкрикивал дальше. Капли стекали с его промасленной парусиновой накидки, с пушечного лафета, с кромки деревянной кровли, с обвисших полей Бенедиктовой шляпы. Большая груда кирпичей рядом с ним мокро поблёскивала. Было в этом что-то нереальное, призрачное, не от мира сего. А что, подумал Бенедикт, неплохая получилась бы картина. И назвать: «Ночной дозор»! Кучу денег можно загрести. Может, даже премию бы дали. Подкинуть, что ли, идею Рему? Он такие любит... Ученик художника находился в той стадии опьянения, когда эйфория уже прошла, а хандра ещё не подступила, голова проветрилась и тянет на философию. «Вот я стою и мокну в стране польдеров и ветряных мельниц, — рассуждал он, — только разве это повод страдать? Ведь сейчас какой-нибудь Египет стонет в ожидании хотя бы капли. А человек суть та же капля: вот она срывается с небес — а вот она уже упала мне на шляпу. Так и наша жизнь — полёт с небес на землю через тьму. Миг — и ты уже ничто. Так будем же ценить мгновения бытия!» Бенедикт подумал-подумал и решил, что из этого получился бы неплохой тост.

Он окинул взглядом окрестности, поёжился, тихо, но торжественно провозгласил: «In vino veritas!» — и хлебнул из бутылки. От кислого запершило в горле, Бенедикт закашлялся, перед глазами у него всё поплыло, и он лишь краем глаза заметил, как с неба на крепостную стену слетела какая-то тень. Захлопали крылья. В памяти тотчас же возник недавний голубь, и Бенедикт решительно направился туда. Смотровая площадка была залита темнотой, но там определённо что-то происходило: ученик художника различал шевеление и силуэт какой-то птицы — сокола или совы. Очки забрызгало дождём, Бенедикт снял их протереть... и тут птица буквально на глазах стала расти. Хруст суставов, короткий стон и через миг навстречу ему, буквально ниоткуда, выступила фигура человека. От неожиданности Бенедикт попятился, поскользнулся и с размаху сел на задницу. Северная башня была тупиковой, тут решительно негде было спрятаться. Бенедикт вслепую нашарил очки, торопливо нацепил их — и обалдел уже совсем: перед ним была женщина. Поджарая, худая, лет примерно двадцати на вид, с коротко остриженными волосами цвета спелой пшеницы. Но самое главное — она была нага, хотя совершенно этого не смущалась — стояла уверенно, по-мальчишески отставив ногу и уперев руки в бока. В волосах её застряли перья, на шее висел какой-то белый амулет.

— Чего уставился? — резко сказала она. — Если хочешь развлечься, пойди поищи себе другую, а пока подбери свой гульфик. Чем пялиться, отдал бы девушке плащ.

Если у Бенедикта и были какие-то мысли насчёт «развлечься», после этих слов они сразу улетучились. Он покорно дёрнул завязки, протянул девице плащ, и она набросила его на плечи. Чёрная ткань скрыла её, сделав женщину неким бесполым существом; доступными взгляду остались только босые ступни и голова с короткой мальчишеской стрижкой. Бенедикту вдруг стало стыдно за своё смущение, за промокшую одежду, грязные брыжи и протёртый на локтях кафтан. Дождь стучал по крыше, капли оседали на стёклах очков, огоньки далёких костров рябили в глазах. Из-под навеса, где спали бойцы, доносился оглушительный храп.

— Как тебя звать? — спросила девица. Голос её звучал устало.

— Бе... Бе... — выдавил ученик художника, поперхнулся и зашёлся кашлем.

Девица смотрела на него не то с сочувствием, не то с презрением.

— Ну и набрался же ты, приятель... — вслух посетовала она. — Ладно, герр БеБе, слушай меня внимательно и постарайся понять. Я с той стороны, снаружи. Меня послал господин Бертель Энтенс де Мантеда, слыхал о таком? Вижу, что слыхал. Только не спрашивай, как я сюда попала, — это к делу не относится. У меня важные известия, очень важные, айе. Ты можешь проводить меня к кому-нибудь из командиров?