Кукушата Мидвича - [42]

Зеллаби и Бернард обменялись многозначительными взглядами. Бернард предпринял еще одну попытку все объяснить:

— Эти Дети, сэр Джон, обладают огромной силой внушения. А поскольку в законе ничего не говорится о такой форме насилия, то невозможно доказать в суде ее существование. И, значит, преступление, каким его принято считать в глазах общественности, или никогда не имело места, либо должно быть соотнесено к ответственности других людей. Итак — суд просто не найдет ничего общего между Детьми и совершенным преступлением.

— Если исключить факт, что они его совершили.

— А по мнению суда, они вообще ничего не сделали противозаконного. Собирайте ваши доказательства, формулируйте обвинение — вы ничего не добьетесь. Дети немного на вас повоздействуют и вы не сможете их арестовать, даже просто задержать, сколько бы не пытались.

— Оставим выяснение вины для присяжных. Нам же нужно только одно — доказательства, — сказал констебль.

Зеллаби отвлеченно разглядывал шторы. Бернард, казалось, занимался медленным счетом от нуля до десяти и в обратном порядке. Я вдруг поймал себя на странном покашливании.

— Школьный наставник на Ферме, как его… а — Торренс, — продолжал констебль, — директор. Значит, ответственность за этих детей несет он. Я видел его прошлой ночью. И он поразил меня своими уклончивыми ответами.

— Доктор Торренс больше психолог, чем наставник, — пояснил Бернард. — И сейчас он в замешательстве в поисках линии поведения.

— Психолог, — повторил сэр Джон подозрительно. — Вы кажется упоминали, что здесь нет помешанных детей.

— Здесь нет сумасшедших детей, — терпеливо сказал Бернард.

— Тогда непонятно, в чем же, собственно, сомневается мистер Торренс? В истине? Ведь любой лояльный гражданин в ходе расследования должен говорить полиции правду, одну только правду и ничего, кроме правды. Если же вы нарушаете этот принцип, вас ждут большие неприятности.

— Не так все просто, — возразил Бернард. — Если вы еще раз сходите поговорить к мистеру Торренсу, но уже сo мной, он более охотно ответит на ваши вопросы и лучше обрисует ситуацию.

С этими словами Бернард поднялся на ноги. Остальные тоже встали. Бернард и констебль вышли.

Зеллаби откинулся в кресле, глубоко вздохнул и рассеянно потянулся за сигаретой.

— Я не знаком с доктором Торренсом, но очень ему сочувствую, — сказал я.

— В вашем сочувствии нет необходимости, — ответил Зеллаби. — Осторожность полковника Уэсткота пассивна, а Торренса агрессивна. Но сейчас меня больше волнует отношение нашего полковника. Я надеюсь, они найдут общий язык с сэром Джоном и тогда он поведает нам нечто новое.

Вообще-то, я полагал, что именно такой ситуации полковник и старался избежать с самого начала. Тогда почему он выглядит ничуть не озабоченным?

Тут появилась Анджела. Зеллаби посмотрел на нее туманным взором и не сразу заметил ее выражение лица.

— Что случилось, дорогая? — спросил он и добавил, вспомнив: — Ведь ты, кажется, собиралась в Трейнский госпиталь, не так ли?

— А я и поехала. И тут же вернулась. Похоже, нам не дозволено покидать Мидвич.

Зеллаби выпрямился.

— Ерунда. Этот осел не имеет права держать под арестом всю деревню.

— Это не сэр Джон. Это Дети. Они пикетируют все дороги, никому не давая покинуть городок.

— Вот как? — воскликнул Зеллаби. — Ужасно интересно.

— К черту! — рассердилась миссис Зеллаби. — Это совсем неприятно. И совершенно неясно, что за этим воспоследует.

Зеллаби попросил подробностей. Анджела рассказала и закончила так:

— Запрёт наложен только на местных жителей. Остальные свободно въезжают и выезжают.

— Силы они не применяли?

— Разумеется нет. Принуждают тебя остановиться и все. Кто-то обратился в полицию, те попытались вмешаться, но… Можешь сам угадать, что из их вмешательства вышло. Дети не стали их как-то останавливать и ^-полицейские просто не поняли, из-за чего поднялся сыр-бор. А те, кто только слышал, что Мидвич наполовину помешался, в этом совершенно уверились.

— Но у Детей должна быть какая-то причина для столь радикальных действий, — задумчиво произнес Зеллаби.

Анджела обиженно на него глянула:

— Возможно, это и имеет значение для социологии, но я хочу знать, что будет дальше.

— Дорогая, — мягко сказал Зеллаби, — мы уважаем твои чувства. Однако согласись — по опыту мы знаем, что не можем препятствовать им воздействовать на нас. И, естественно, не можем даже догадываться, что у них на уме.

— Но, Гордон, в Трейне наши родственники, друзья и знакомые. Многие тяжело ранены и мы хотим их навестить.

— Дорогая моя. Я не вижу иного пути, кроме как — разыскать одного из них и как-то им растолковать. Я думаю, они способны нас понять. Однако, все зависит от причины, по которой они препятствуют выезду из Мидвича. Ты с этим согласна?

Анджела нахмурилась и помотала головой. Она уже открыла рот, но передумала и вышла. Дверь закрылась.

— Высокомерие мужчин питает зависть. А вот женское… Мы думаем, как динозавры, и подсчитываем дни до нашего конца. Но только не женщина. Для нее вечность сродни вере. Великие войны и катаклизмы сотрясают мир, империи разваливаются в смертельных страданиях. Но она, женщина — вечна. Она — первородное, главное и потому вечное. Она не верит в динозавров и вряд ли верит в существование мира до нее. Мужчины будут забавляться своими игрушками, а женщина останется навеки в великой тайной связи с древом жизни.