Кукольный загробный мир - [74]

— Послушайте! Осталось найти последнюю страницу! Я понимаю… — тут он понизил голос и застенчиво покачал головой, — что со стороны я иногда выгляжу чересчур помешанным на этой идее. Но даже если книга — чей-то нездоровый розыгрыш, неужели неинтересно это наконец выяснить? Давайте предпримем последние усилия и обыщем все вокруг… Я обещаю извиниться перед каждым лично, если результат вас разочарует.

Тирада получилась слишком многословной. Ингустин, видя, что превратился в центр всеобщего внимания, прикрыл ладонью оплавленную часть шеи. Ему всегда казалось, что остальные смотрят не на него, а постоянно разглядывают дефект его внешности. Хотя, по правде говоря, остальные уже давно не обращали на это ни малейшего внимания. Потом он еще раз показал обложку книги, сам не зная для чего, возможно, яркая надпись из фольги должна была подействовать как-то воодушевляюще. Авилекс подошел ближе:

— Мы и сами рады поставить точку в этом деле, но ведь ты знаешь — обыскана уже вся округа. Я лично чуть ли не по соринке перевернул целую библиотеку. Скажу так: специально заниматься поисками я не стану, но если что обнаружу, дам знать, не сомневайся. — Звездочет опять говорил своим спокойным бархатным голосом с минимумом эмоций и максимумом информации.

Леафани тут же добавила:

— Мы и в лесу неоднократно искали, и возле озера.

— Но ведь Плетенка где-то же… ох, плохо, что он у вас такой неразговорчивый.

Тот-Кто-Из-Соломы два раза подпрыгнул на месте и чуточку искривился, словно обиделся. Его ведь даже и не поблагодарили. Недавно закончился ароматный час и наступил веселый, всецело посвященный играм да раздолью. Никто не хотел отягощать себя излишними думами, поэтому остальные просто промолчали. Только застенчивый Ахтиней едва слышно пробубнил под нос:

— Ну ладно, посмотрим, поглядим…

Все четыре свечи озаряли мир — каждая собственным благословением, на которое способна. Желтый север чем-то походил на отблеск пламени холодного огня. Розовый юг напоминал застывший салют от какого-то праздника. Голубой запад символизировал вечные сумерки, а фиолетовый восток — отражение этих сумерек в потемневшем зеркале. И только в середине неба цвета переставали спорить друг с другом, таяли, рождая белоснежный покой.

— Нас называют Возникшими из пустоты.

— Что? — Авилекс поначалу не понял двух вещей: кто именно говорит, и направлен ли вопрос к нему лично.

Леафани, сложив руки на груди, повторила громче:

— Там, за туманом, нас почему-то называют Возникшими из пустоты.

Звездочет коротко кивнул:

— Правильно.

— По-твоему, это очевидно?

Авилекс посмотрел на нее, потом на стоящую рядом Таурью, на Ингустина, также взглядом ждущего ответа. Все, кроме Эльрамуса, смотрели в сторону звездочета. Последний же опять что-то потерял и шарил глазами в траве неподалеку от своей хижины.

— У вас действительно очень плохая память… Хорошо, объясню еще раз: никто из жителей ойкумены не в состоянии проникнуть в Сингулярность, в отличие от нас, способных путешествовать туда-сюда. Знаете, почему?

— Их не пустит туман абстракций, — предположил Ингустин, в его глазах предположение выглядело вполне здравым. Но правда оказалась намного абсурднее.

— Просто они не видят никакого тумана, ни нас с вами, ни всего того, что здесь находится. Мы для них как бы не существуем. В их глазах Сингулярность по объему равна нулю и тождественна математической точке. Поэтому, когда кто-либо отсюда проникает в ойкумену, там складывается впечатление, что мы появляемся прямо из воздуха. — Глубоко вздохнув, Авилекс добавил: — Странно, когда-то в прошлом я уже несколько раз все это объяснял.

— Лихо! — Ингустин взлохматил свои редкие волосы. — Получается, мы существуем в нигде.

— Лучше и не скажешь.

* * *

Хариами долго не мог поверить, что снова находится на земле. Пластмасса на его теле местами потрескалась, некогда чистая, опрятная одежда превратилась в какие-то рубища. Однажды во время спуска ему пришлось полностью повиснуть на своей металлической руке и, казалось, еще вот-вот и она оторвется от тела, но та выдержала. Хара несколько раз сжал и разжал стальные пальцы, убедившись, что они все еще подчиняются его воле. Впереди опять лежал Сентиментальный лабиринт: пришлось несколько раз поплакать, несколько раз посмеяться, впадать в прострацию и возноситься к апогею блаженства, прежде чем, кое-как сохранив здравый рассудок, оказаться снаружи. Лишь тогда Хариами, отдышавшись и по-настоящему ощутив облегчение, двинулся в сторону Сингулярности. Голубая свеча запада, казавшаяся отсюда далеко-далеко, не позволяла ему надолго сбиться с пути.

Лес вокруг стоял как бы дремлющий, но то же время настороженный: его ветви спали, а верхушки деревьев то и дело слегка наклонялись посмотреть вниз: кто там идет? Ветер, скованный могучими стволами и почти неощутимый внизу, чуть выше, едва почуяв простор, резвился вволю. Открытые пространства полей чередовались с перелесками, которые нередко оборачивались дремучей тайгой. Однажды он набрел на поляну, полностью усыпанную цветами: словно специально кем-то засеянную. В глазах зарябило, но на душе зато явно просветлело. Фольгетки, самые высокие из них торчали надменными стеблями над всеми остальными, их оранжевые лепестки вьющимися водорослями свисали сверху вниз, напоминая распущенные девичьи волосы. Цветки ненавии, приторно-желтые, с воинственными колючками, росли повсюду как охранники. Вот и прекрасные гармадыши, они чем-то походили на маленькие фарфоровые кофейники, наклони их немного — и польется нектар. Кое-где, высунув острые языки, торчала спириталия — это скорее даже не цветок, а красная трава с остроконечной листвой, имитирующей маленький взрыв. Их, таких экзотичных взрывов, наблюдалось совсем немного, десятка два. Сбоку отдельным ассиметричным пятном располагались заросли алюбыса — небольшие лиловые бутончики, казалось бы, совсем безвинные. Ну а дополняла гармонию красок великолепная лехестия — сами ее цветки были крохотными, коричневыми и довольно невзрачными, они росли бутончиками по три-четыре штуки. Но вот огромные широкие листья лехестии с нежно-голубыми переливами пленяли взор. Голубая краска периодически перекатывалась с кончиков листьев до основания и обратно, создавая иллюзию будто цветок дышит как живой.