Кукольник - [2]

Дверь распахнулась.

Мистер Бенедикт, обрамленный светом, застыл на пороге; голова горделиво откинута, одна рука поднята в приветственном жесте, вторая с неестественной строгостью сжимает дверную ручку.

Мастер-кукольник вернулся домой.

Долго, долго он стоял на пороге своего театра. В его ушах гремели воображаемые аплодисменты. Он не шевелился, только слегка наклонил голову, признавая заслуженность такой встречи. Он снял пиджак, аккуратно повесил его на шкаф, одел белый халат, с профессиональной ловкостью стянул все завязки, затем вымыл руки, поглядывая на своих добрых, добрых друзей. Удачная неделя; изрядный урожай. Мистер Бенедикт почувствовал что растет, растет, становится все величественней, простирается над своими владениями.

— Как Алиса! — изумленно, радостно воскликнул он. — Выше и выше! Как интересно!

Ему никогда не удавалось преодолеть свою робость, неуверенность в присутствии живых — только наедине с мертвыми. С удовольствием и смущением одновременно, он чувствовал себя повелителем маленького царства — здесь каждый должен был подчиняться ему, и сбежать не мог никто. И сейчас, как и всегда, он ощутил облегчение и прилив жизнерадостности, он рос, рос, как Алиса. «Ого, как высоко, как высоко… вон где голова…»

Он прохаживался между покрытыми простынями столами. Славно, будто возвратился из кино, с вечернего сеанса: сильный, бодрый, уверенный в себе. Такой симпатичный, воспитанный, отважный, точь-в-точь герой фильма, ох какой голос, звучный, прочувствованный. Иногда настроение, навеянное фильмом, оставалось с ним на весь вечер — до самого сна. Так чудесно, так волшебно он себя чувствовал только в кино и здесь — в своем маленьком холодном театре.

Он прошел между рядами столов, читая надписи на белых карточках:

— Миссис Уолтерс, мистер Смит, мисс Браун, мистер Эндрю. Добро пожаловать всем и каждому!

— Как дела, миссис Шелмунд? — он приподнял простыню, склонившись словно над спящим ребенком. — Вы сегодня ослепительны, дорогая.

Миссис Шелмунд ни разу в жизни не перемолвилась с ним ни словом, она плавно шествовала по улицам, словно большая, величественная статуя со спрятанными под юбкой роликовыми коньками — такой элегантной, скользящей была ее походка.

— Моя дорогая миссис Шелмунд, — сказал он, придвигая стул и наклоняясь над ней с увеличительным стеклом. — Кто бы мог подумать, что у вас такие сальные поры? Это кожная болезнь, дорогая, а все из-за жирной пищи, жирная пища — вот причина вашей болезни. Слишком много мороженого, и сдобных пирогов, и пирожных с кремом. Вы так гордились своим ясным умом, миссис Шелмунд, а меня считали ничтожеством, вот как. Но ваш чудесный, бесценный ум утонул в море из оранжада, лимонада и крем-соды…

Он начал операцию: подрезав череп по кругу, приподнял крышку и вынул мозг. Потом взял приготовленную конфетницу и наполнил пустой череп взбитыми сливками, прозрачными леденцами и карамельками, розовыми, белыми, зелеными, а сверху розовым кремом сделал надпись «СЛАДКИЕ ГРЕЗЫ». Опустив на место крышку черепа, он замаскировал следы операции гримом и пудрой.

— Ну, вот! — сказал он, и перешел к следующему столу.

— Приветствую вас, мистер Рэн. Приветствую вас! Ну, как ваши дела, проповедник расовой ненависти, мистер Рэн? Чистый, белый, отутюженный мистер Рэн. Чистый как снег, белый как лен, мистер Рэн, ненавидевший евреев и негров — меньшинства, мистер Рэн, меньшинства, — он стянул простыню. Мистер Рэн смотрел на него пустыми, стеклянными глазами. — Мистер Рэн, взгляните на представителя презренного меньшинства — на меня. Меньшинства беззащитных, запуганных маленьких ничтожеств, решающихся говорить только шепотом. Знаете, что я сейчас сделаю, мой непреклонный друг? Во-первых, выпущу вашу кровь.

Кровь стекла.

— Теперь — небольшая инъекция, так сказать бальзамирующей жидкости.

По венам мистера Рэна, чистого как снег, белого как лен, потекла бальзамирующая жидкость.

Мистер Бенедикт беззвучно смеялся.

Кожа мистера Рэна начала темнеть; стала черной, как ночь, черной как грязь.

Бальзамирующей жидкостью были чернила.

— Добро пожаловать, Эдмунд Ворт!

Что за тело было у этого Ворта! Мощное, с выпуклыми мускулами, соединяющими крепкие кости, с грудью как колесо. Женщины теряли дар речи, когда он проходил мимо, а мужчины с завистью смотрели вслед, мечтая похитить его тело и навестить в нем свою жену. Но тело Ворта оставалось его собственностью, и использовалось для таких развлечений, что его имя не сходило с языка городских сплетниц.

— И, тем не менее, вы здесь, — произнес мистер Бенедикт, задумчиво разглядывая Ворта. На минуту он погрузился в воспоминания о злоключениях своего тела, в своем собственном прошлом.

К каким только упражнениям и уловкам он не прибегал, пытаясь добавить хоть дюйм к своему смехотворно короткому костяку! Стремясь преодолеть мертвенную бледность, он часами лежал на солнце, но только сгорал, и кожа повисала неопрятными лохмотьями, становилась розовой, сырой, чувствительной. И что он мог поделать со своими маленькими, близко посаженными глазами (пусть даже в них и светился ум) и узким ртом? Вы можете оставить свое жилье, выгрести и сжечь весь хлам, переехать из трущоб, отречься от собственной матери, купить новую одежду и машину сменить все свое окружение. Но что делать мозгу, мечущемуся как мышь в мышеловке? Его убивало то, что сменить было нельзя: кожа, тело, голос не оставляли ни единого шанса попасть в тот прекрасный свободный мир, где мужчины треплют девушек по подбородку и целуют в губы, пожимают руки друзьям, угощают ароматными сигарами…