Куклу зовут Рейзл - [3]
— Пусть войдёт, раз уж пришёл, — сказал Володя. Мать только недоумённо пожала плечами. На протяжении всего последующего разговора она сидела на кухне, вдыхая ароматы соседских супов.
Он вошёл, высокий, видный, синеглазый, с волосами цвета спелой ржи — прямо с комсомольского плаката «Станем новосёлами и ты, и я».
— Здравствуй. Хотел бы поговорить с тобой. Не возражаешь?
Володя показал глазами на стул, а сам остался сидеть на кровати. Он ощущал, каким жалким выглядит по сравнению с Котельниковым: бледный от постоянного кашля, с жидкой бородёнкой, красными от недосыпа глазами, в старой домашней куртке.
— Ну прежде всего я должен сказать, что очень жалею обо всём случившемся тогда, шесть лет назад, — начал Котельников подготовленную заранее речь. — Я совершил ошибку.
— Ошибку, — повторил Володя без всякой интонации.
— Да. Ошибка была в том, что я рассказал матери. А она тут же — к отцу… и понеслось. Он перепугался страшно. Если, говорит, ты не расскажешь, завтра утром расскажет кто-нибудь другой: Анохин или Лефтинина. Или сам Степанов одумается и побежит доносить на себя. И тогда уж всем нам хана, и тебе, и мне…
— И ты согласился, — всё тем же ровным голосом сказал Володя. Не спросил, а произнёс утвердительно.
— Согласился? Отец не очень-то меня спрашивал. Да и как бы я мог отказаться? Он ведь отец. И потом: он же по существу прав.
— Что? Он прав?
— Подожди, не кипятись. Спокойно представь себе ситуацию. Отец мне говорит: а почём ты знаешь, что этот Степанов не провоцировал тебя? Может, у него задание: посмотреть, как сын подполковника Котельникова будет реагировать на антисоветские заявления. Чушь? А ты помнишь ситуацию в тот год? Все дрожали, все ждали ареста. Причём неизвестно за что… А тут на самом деле антисоветские заявления.
— Ты считаешь это антисоветским заявлением?
— Не я, а они, следователи. Ты сам-то понимаешь, про что твоя сказочка…
— Подожди, подожди, — Володя закашлялся, потом с трудом перевёл дыхание. — Верховный суд посчитал, что в моих словах не было ничего антисоветского, и реабилитировал меня. А ты, выходит, судишь строже Верховного суда?
— Я не сужу, я не судья. Но твои слова тогда поставили всех нас под удар — и тебя, и всех остальных.
Володя побледнел ещё больше, на лбу выступили капли пота. Он старался держать себя в руках.
— Я что-то не пойму. Для чего ты пришёл: покаяться, что донёс на друзей, или меня обличать? По-твоему выходит, это я виноват во всём: что Анохин погиб, что Таня в психбольнице… Моя вина, да?
— Спокойнее. Я не говорю, что это твоя вина. Если бы не мой отец, то ничего бы, может быть, не случилось. Но согласись, что и ты должен был быть осторожнее. Я понимаю: восемнадцать лет, пацан ещё, и выпил к тому же… Но всё-таки в той обстановке рассказывать такие истории…
Володя опять закашлялся и некоторое время не мог сказать ни слова. А когда отдышался, хрипло проговорил:
— Вот что, Юра. Ничего ты не понял. И боюсь, не поймёшь. Ты и в другой раз сделаешь то же самое: донесёшь, предашь, подставишь… На таких, как ты, вся система доносов и держится. Мне с тобой не о чем говорить. Уходи.
Лето 57-го года Володя провёл с матерью в деревне на Волге, в Горьковской области. Дарья Алексеевна сама была родом из этих мест, и там у неё ещё жили дальние родственники, потомки городецких старообрядцев. Она не без оснований считала, что Володе нужно отдохнуть на свежем воздухе и поесть здоровой деревенской пищи. Надо сказать, с воздухом дело, и правда, обстояло хорошо, а вот что касается пищи… Деревенские жители питались в основном тем, что привозили из города, причём ездить приходилось далеко — в Горький, поскольку в ближайших городах, Балахне и Городце, магазины стояли пустые. Да и в самом Горьком изобилия не наблюдалось… Правда, картошка, огурцы и тыква были свои, и удавалось доставать молоко.
В общем, всё лето Володя питался простой деревенской пищей, купался в Волге, читал и спал. Сверстников его в деревне не было: парни после военной службы домой не возвращались, старались пристроиться в городах, и девушки вслед за ними уходили из родной деревни на работу в промышленные города: в Правдинск, Дзержинск или Иваново. В деревне оставались одни старики.
Второй год обучения в университете пришёлся на зиму 1957—58 годов. Володя опять много занимался, хорошо сдавал зачёты, делал доклады для научного общества. Но в отличие от предыдущего года у него появились знакомые, с которыми он охотно виделся и проводил свободное от учёбы время. Знакомые эти были не с его курса и вообще не из университета. Старше Володи, образованные люди, многие из них успели посидеть в сталинских лагерях.
С большинством он познакомился в курилке Библиотеки имени Ленина. Эта курилка была по сути дела клубом свободно мыслящих интеллигентов. В атмосфере хрущёвской оттепели, наступившей следом за сталинским террором, люди «оттаяли» настолько, что стали более или менее свободно обсуждать проблемы политической и общественной жизни. Критика недостатков велась, как правило, с позиций «правильного», или «чистого», марксизма-ленинизма. Однако находились в курилке и вовсе оголтелые вольнодумцы, которые заговаривали о многопартийных выборах и экономической свободе. От таких разговоров у Володи мороз пробегал по коже… Но первым чувством, охватившим его в этот период, было удивление: оказывается, вопросы, над которыми он мучительно размышлял ещё в школе, а потом на лагерных нарах, а потом в деревне на Волге, — все эти вопросы волновали и других людей. Причём некоторые предлагали такие ответы, которые Володе и не снились. Например, один сухопарый очкарик говорил, что корень проблем советского сельского хозяйства заключается в нежизнеспособности колхозного строя, и никакой кукурузой здесь не поможешь. Володя разговорился с ним, рассказал ему о своих летних впечатлениях.
Владимир Матлин до эмиграции жил в Москве. Окончил Московский юридический институт, работал адвокатом, переключился на журналистику. Был редактором и сценаристом на Центральной киностудии научнопопулярных фильмов. Эмигрировал в Америку в 1973 году. Работал редактором в русском отделе “Голоса Америки“, вел несколько программ под псевдонимом Владимир Мартин. Писать и систематически публиковать рассказы начал в 80-х годах, печатался в зарубежных русскоязычных изданиях, а с 90-х годов и в России. В издательстве “Захаров“ вышли семь сборников рассказов и повестей.
Владимир Матлин половину жизни — 40 лет — прожил в СССР (в Москве), вторую половину — в Америке (в Вашингтоне). Окончил Московский юридический институт, работал адвокатом, постепенно переключился на журналистику. Был редактором и сценаристом на киностудии Центрнаучфильм. Эмигрировал в 1973 году, более двадцати лет проработал на “Голосе Америки“. В эмиграции начал публиковать рассказы и повести: сначала в американских русскоязычных журналах, затем в России. Издал семь сборников рассказов и повестей.
Владимир Матлин родился в 1931 году в Узбекистане, но всю жизнь до эмиграции прожил в Москве. Окончил юридический институт, работал адвокатом. Юриспруденцию оставил для журналистики и кино. Семнадцать лет работал на киностудии «Центрнаучфильм» редактором и сценаристом. Эмигрировал в Америку в 1973 году. Более двадцати лет проработал на радиостанции «Голос Америки», где вел ряд тематических программ под псевдонимом Владимир Мартин. Литературным творчеством занимается всю жизнь. Живет в пригороде Вашингтона.
Сборник словацкого писателя-реалиста Петера Илемницкого (1901—1949) составили произведения, посвященные рабочему классу и крестьянству Чехословакии («Поле невспаханное» и «Кусок сахару») и Словацкому Национальному восстанию («Хроника»).
В сегодняшней Мексике женщин похищают на улице или уводят из дома под дулом пистолета. Они пропадают, возвращаясь с работы, учебы или вечеринки, по пути в магазин или в аптеку. Домой никто из них уже никогда не вернется. Все они молоды, привлекательны и бедны. «Молитвы об украденных» – это история горной мексиканской деревни, где девушки и женщины переодеваются в мальчиков и мужчин и прячутся в подземных убежищах, чтобы не стать добычей наркокартелей.
«…Мужчина — испокон века кормилец, добытчик. На нём многопудовая тяжесть: семья, детишки пищат, есть просят. Жена пилит: „Где деньги, Дим? Шубу хочу!“. Мужчину безденежье приземляет, выхолащивает, озлобляет на весь белый свет. Опошляет, унижает, мельчит, обрезает крылья, лишает полёта. Напротив, женщину бедность и даже нищета окутывают флёром трогательности, загадки. Придают сексуальность, пикантность и шарм. Вообрази: старомодные ветхие одежды, окутывающая плечи какая-нибудь штопаная винтажная шаль. Круги под глазами, впалые щёки.
Пути девятнадцатилетних студентов Джима и Евы впервые пересекаются в 1958 году. Он идет на занятия, она едет мимо на велосипеде. Если бы не гвоздь, случайно оказавшийся на дороге и проколовший ей колесо… Лора Барнетт предлагает читателю три версии того, что может произойти с Евой и Джимом. Вместе с героями мы совершим три разных путешествия длиной в жизнь, перенесемся из Кембриджа пятидесятых в современный Лондон, побываем в Нью-Йорке и Корнуолле, поживем в Париже, Риме и Лос-Анджелесе. На наших глазах Ева и Джим будут взрослеть, сражаться с кризисом среднего возраста, женить и выдавать замуж детей, стареть, радоваться успехам и горевать о неудачах.
«Сука» в названии означает в первую очередь самку собаки – существо, которое выросло в будке и отлично умеет хранить верность и рвать врага зубами. Но сука – и девушка Дана, солдат армии Страны, которая участвует в отвратительной гражданской войне, и сама эта война, и эта страна… Книга Марии Лабыч – не только о ненависти, но и о том, как важно оставаться человеком. Содержит нецензурную брань!
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.