Кудринская хроника - [9]

— Видно, крупных со дна поднимают, — тоже шепотом отвечает Владимир Григорьевич. — У нас на Оби таких экземпляров нет из семейства осетровых.

— Когда-то калуги достигали здесь двух тонн! Не сомневайся. Вернемся в город — покажу справочник.

Отчетливо раздаются удары — бьют деревянными колотушками пойманных рыбин по головам, оглушают. Доносятся сильные всплески, как будто веслом плашмя по воде ударяют. Это рыбины, выворачиваясь, судорожно молотят хвостами…

Открылась река наконец! Черны воды ее, но далеко-далеко, если вниз по течению глянуть, тлеют последние отблески. А под самым подножием скал, у прижима, крутятся четыре лодки с гребцами и кормщиками.

У кормщиков тусклые факелы. Идет воровская охота — спешат ухватить и уйти.

Я беру из рук друга фонарь, соединяю его и свой наподобие двух стволов ружья и скрепляю их туго шнурком. Благо в кармане у рыбака всегда найдется леска или веревочка.

— Ты хочешь выстрелить по ним светом? — догадывается Владимир Григорьевич.

Пожимаю ему в ответ локоть, нацеливаюсь и щелкаю враз выключателями. Снопы света впиваются в воду, я ловлю в них по очереди то одну, то другую лодку — там бросили весла, сжались. Течением посудины стало сносить. Какое-то время я их преследовал нашими маленькими прожекторами, но лодки все удалялись, сносимые стрежью, а свет фонарей на расстоянии ослабевал.

— Хватит. Теперь уйдут.

— Ловко ты их напугал! — сказал в полный голос Гроховский. — Вот ведь картина! Буду потом вспоминать и рассказывать…

В палатке я долго ворочался, спать расхотелось. И мы в ту ночь поменялись опять ролями: мне досталось дежурство, а Владимир Григорьевич уснул, кажется, перед утром.

2

В такой же невыносимо знойный полдень, как и до этого, мы увидели летящее снизу судно. В пене брызг, в блеске солнца оно надвигалось стремительно и красиво. Гроховский пощипывал усы и улыбался. Я чувствовал, что и он, как и я, приятно взволнован. Едут гости, а это значит, что нам прибавится радости.

Осадив бег, точно рысистый конь, катер на подводных крыльях плавно уткнулся в берег. Первым выскочил старшина, который накануне выдавал нам со склада продукты, воткнул в песок ломик с тонким тросом, а уж за ним выступил на нос судна голенастый, подтянутый и сильно загоревший офицер. Это был Иван Иваныч Потемкин, мой давний приятель, всегда удивлявший меня тем, что совершенно был глух к таким неистребимым страстям человечества, как охота, рыбная ловля. Он не отказывался отведать ухи, посидеть у костра, поесть на привале утятину или пообгладывать кость косули, легко включался в беседу, чтобы тоже поведать какой-нибудь живой случай из практики. Однако, сколько я с ним знаком, он ни разу не выстрелил по дичи, не забросил спиннинга или удочки. Словом, считал эти занятия не для него придуманными.

— Как тут ваша жизнь протекает, дозорные? — браво спросил капитан, здороваясь с нами по очереди.

— Жарко. Смотрите, какое белое солнце — будто в пустыне. — Я вытер пот с лица. — Есть одно происшествие, впрочем…

— Докладывайте.

— Этой ночью соседи ловили калуг под теми вон скалами, — показал я рукой.

— Ловили? Значит, скоро поманит еще, — вывел предположение Потемкин и подозвал старшину. — Слышал?

— Так точно!

Потемкин отвел старшину в сторону и отдал ему какие-то распоряжение.

— Есть! — отчеканил тот.

Тем временем из каюты выбрались и наши долгожданные, оба со спиннингами и рюкзаками. Первым вывалился, точно выкатился, низенький полный Рябуха с отсыревшим от пота гладким лицом, пряча улыбочку а а хитроватым прищуром. За ним вальяжно вышагивал скульптор Обидион, усатый и бородатый, с запечатленной мудростью на круглом лике. Знаю его как весельчака и рассказчика, неутомимого ходока по горам. Выпало, зимой заберемся с ним куда-нибудь на отроги Малого Хингана и шастаем по целым неделям в поисках диких косуль, кабанов, изюбрей. В Обидионе нет ни корысти, ни зависти. А вот у Рябухи с этим не все в порядке. Прижимистый мужичок, сидит в душе у него этакая крестьянская скуповатость. Я отношу это к пережитому им голоду во время войны: он опухал, доходил до истощения, и теперь каждый кусок в руках ближнего ему кажется больше и слаще…

— Чем покормите, братцы? — спросил капитан Потемкин. — К сожалению, не могу с вами долго задерживаться. Всего час свободного времени.

Быстро мы разогрели консервы, уху, поставили кипятить чай. Приезжие ели, а мы были сыты от еды накануне.

Пограничники вскоре уехали, пообещав дня через два помочь нам сняться отсюда. Поэт и скульптор поставили рядом с нашей еще одну вместительную палатку в тени деревьев, и мы вчетвером отправились в устье речки копать ручьевую миногу, заменяющую нам дождевых червей.

Влазили в воду по пояс, черпали ведром донный ил, вываливали его на берег и быстро старались схватить змееподобных миножек, тонких, как прутики. Хотелось на эту наживку поймать верхогляда, крупного краснопера, а еще лучше — ауху, ерша амурского килограммов на пять. Я сам таких еще никогда не ловил, но мне говорили, что попадаются… Миноги кишат в ведре, заполненном наполовину травою и илом с водой. Пора прекращать это дело, чем-то похожее на работу старателя. Устали до ломоты в поясницах, подшучиваем друг над другом, что вот, мол, подцепим радикулит и будем ходить, скорчившись в три погибели.