Куда ведет Нептун - [46]

Приходил с отцом Лоренц. Мальчик зачислен в экспедицию волонтером. Отец его говорил, что будущему моряку надобно испытать жизненные невзгоды с малых лет.

Сам Свен Ваксель станет исполнять должность штюрмана в камчатской команде Беринга.

Мы хорошо побеседовали, несмотря на то, что Свен недостаточен в русском языке. Но нам помогал Лоренц.

Какой же магнит в нашей экспедиции! Свен в родной Швеции был благополучен. Попросился в Россию. Здесь, на Балтике, тоже ни в чем не сомневался. Но, узнав о планах Беринга, уже не мог жить прежней жизнью. «Может быть, ради такого путешествия и стоит прожить жизнь». Он сказал это просто, от души. Важно, кому душа принадлежит — моряку или служителю во флотской форме.

Я вспомнил о Харитоне. Он же истинный моряк. Почему с нами не пошел?

3 марта 1733 года покинули столицу.

Когда-то вернемся?

Какой же путь далекий предстоит пройти?

Дорога в протяженности своей не так долга, когда ставишь перед собою не конечную, а ближнюю цель. Путь становится подвластен.

Тверь. В ней озаботимся всем нужным пропитанием.

Будем ждать, когда Волга сбросит лед. А там по воде на Каму.

В обозе почти тысяча человек. Матросы, солдаты, корабельные мастера.

Лоренц едет в моей кибитке. Убежал из отцовского возка. Забавный малый. «Мистер Дампьер», — зову я его. «О, мой штюрман!» — откликается он. «Не таким ты себе представлял кругосветное путешествие?» Он заметил резонно, что наш обоз напоминает больше цыганский табор. «Будет еще море, где не бывал твой капитан Дампьер». Лоренц сказал, что отец его собирается писать книгу о нашем путешествии. И пишет дневник. Смотри-ка.

Проезжали Тверской Отроче монастырь. О нем есть легенда. «В лета великого князя Ярослава Тверского бысть у него отрок Григорий, зело любим и верен во всем…»

Я рассказал Лоренцу, как однажды отрок, обиженный князем, ушел от него в скит и построил этот монастырь.

Меня удивило, как Лоренц теперь мерит людей.

«Зачем, — спрашивает, — князь обидел отрока?»

«Легенда об том не говорит».

Лоренц смеется: «Я бы того князя никогда не назначил флота лейтенантом».

Я обнял его. Если отец его напишет книжку, упомянет ли, что в нашем путешествии был двенадцатилетний отрок? Потомкам трудно будет в то поверить…

Начало марта открылось днями солнечными. Да в Сибирь ли еду? На Таймыр ли? Чувство такое, что в деревню. Глупец ты, Прончищев! Верно, я поглупел. Все мысли о Тане.

О погоде пишу — о Тане думаю.

Окрест смотрю — Таня тут скоро будет проезжать.

Оставил Рашида в столице. Уговор наш тайный — он в Тверь доставит Таню. Я и ямщика подыскал, дал ему задаток.

Для путешественника кибитка — лучшее прибежище. Я вздремнул, и во сне явственно услышал слова: «…Венчается раб божий Василий… рабе божией Татьяне».

Сон? Глас свыше?

Как я ранее жил, не зная такого ожидания?

Вечером будем в Твери. Буду искать священника, который нас обвенчает.

Прончищев, черт тебя возьми, ты же счастливец! Гадал ли об этом еще месяц назад?

БЕЛ КАМЕНЬ ЛАТАР

В этот час в церкви Святых Первопрестольных была та тишина, когда кажется, даже шепот будет услышан на небесах.

Впервые Таня была здесь несколько лет назад (ее брал отец), в тот памятный день, когда хоронили Петра Великого. Тоже был март. С амвона проповедником Феофаном Прокоповичем были возглашены неутешные слова: «Что се есть? До чего мы дожили, о россияне? Что видим? Что делаем? Петра Великого погребаем».

Таня не случайно пришла сюда. Именно отсюда, считала она, должен начаться ее путь в новую жизнь.

Она стояла перед ликом Богоматери.

Простят ли ее батюшка и матушка?

— Святая дева, благослови. Сними грех с моей души. Я ухожу из дома. Не своеволие мое в этом. По любви иду.

На Тане была теплая шуба, на голове черный платок, повязанный под самые брови.

— Прости, святая Мария. Я пойду навстречу своей судьбе. Ты меня поймешь. Есть девицы, которые уходят в монастырь. Я иду за суженым.

Она встала на колени, коснулась губами иконы.

— Батюшка и матушка потом поймут. Вернусь — простят. Благослови!

Кибитка с ямщиком и Рашидом дожидалась ее за оградой церкви.

Ямщик с любопытством оглядел молодую женщину.

Рашид укутал ноги ее волчьей шкурой.

— Ну что, Татьяна Федоровна, с богом?

Тройка резвых лошадей понеслась к московскому, или, как его называли, посольскому тракту.

Замелькали почтовые станы: София, Любани, Чудово, Спасская полесть, Подберезья, Бронницы, Зайцево…

Талый снег вылетал из-под быстрых конских копыт, полозья увязали в мокром крошеве.

Все ближе Тверь.

Рашид сиял! Каково счастье для Василия Васильевича!

Ночевали в тихих деревеньках, стоящих подле тракта. Таня не хотела оставлять своего имени в книжках станционных смотрителей.

В лесной сторожке, где они остановились в первую ночь, Таня спросила старика объездчика, давно ли на Тверь проходил флотский обоз?

— Матрозы-то? А с неделю будет. В мерзлые места идут. В самоё Сибирь.

Таня лежала на жестком топчане с открытыми глазами. «В самоё Сибирь»! Как неожиданно иногда поворачивается жизнь. Могла ли подумать — «в самоё Сибирь»!

А объездчик не переставал изумляться:

— Много, барышня, чего видал. Гонят ослушников. Купцы со всех заморских держав. Но вот так, чтобы цельным обозом, почитай, до трехсот саней, — такое впервые вижу. Волей идут! Корабли, сказывали, на сибирских реках станут строить. И в море Ледовитое. Зачем оно, море Ледовитое, а, барышня? Ну вразуми ты меня.