Куда ведет Нептун - [48]
Семен поясняет. Один — до устья Оби и восточнее, до Енисея. Две команды пойдут по Лене. В устье они разойдутся: один отряд — к Таймыру, второй — к Чукоцкому мысу. Беринг со своими помощниками пойдет открывать западную Америку. В их планах и острова японские.
Татищев глядит на карту, занимающую едва ли не полстены кабинета.
Сибирь, северное ее побережье, восточные окраины… О, сколько же тут забот для моряков, какой простор для обсерваций!
— В какой же отряд зачислены вы? — спрашивает Татищев.
— Тот, что пойдет от Лены на запад. На Таймыр.
— Славное предприятие, — одобряет Татищев. — Таймыр, Таймыр… Вот загадка.
— На вашей карте его нет вообще.
— Да, карта далека от конечной истины, — виновато признает Татищев.
— Далека от обстоятельной географии, — смелеет Челюскин.
— Ты боек, однако.
— Руководствуясь справедливостью.
Нет, географ и историк не обижается.
— Сожалею, — говорит Татищев, — что не дожил до наших дней царь Петр. Как он жаждал, чтобы в поиске северного пути мы оказались счастливее иных стран… Ты кончал Морскую академию?
— Да, ваше сиятельство.
— Теперь и в Екатеринбурге открыты школы: словесная и арифметическая. Чисто и слагательно писать — вижу в том великий прок. Отсюда, штюрман, путь к отвращению лжи, темени людской, злобы. В столице от меня ждут больше золота, драгоценных камней, металла. Все надо! Но я строю избы для школ. Ученику велено давать в месяц по два рубля на платье и питание. Меня попрекают — расточительно, дескать. Но я верю: грамотность дороже любого золота. Расточительнее держать молодого человека в неведении, что есть мир.
Дневное солнце выскользнуло из-за туч. Стены, обитые золотистым штофом, осветились как бы изнутри. Подвески на люстре и шандалах заискрились.
Руки Татищева лежали на столе. Яркий свет придал им некую скульптурную законченность. В пальцы и ладони въелась темная пыльца окалины.
Татищев заметил взгляд штюрмана.
— Рудознатец. Чем и горжусь. И в шахтах бываю, и у домен. А заказ экспедиции прикажу выполнить в кратчайший срок.
…С десяти бастионов Екатеринбурга во все стороны глядят пушки. Хотя не ясно, от кого обороняться?
Завод-крепость воинским каре примкнул к берегу Исети.
Плывут над городком дымные облака, не из труб ли доменных и плавильных печей? Молоты колотушечных, якорных, кузнечных, жестяных фабрик выковывают громы над вершинами Урала.
Все внове тут Челюскину.
Жаркие горны с широкими шатрами, сопла мехов в тяжелом дыхании, домны, работные люди, прикрывающие наготу лишь кожаными фартуками, косматый пламень, кипящий чугун в ковшах, обжигающие глотки воздуха — кажется, сам бог огня и кузнецов Гефест мастерит непробиваемый щит для геройского воина Ахилла.
Нет, не для Ахилла — железный щит для России выковывает молодой Екатеринбург: ядра, пушки, чугунные решетки.
Челюскин с утра спешит на якорную фабрику. Работные люди косятся на его куртку — бострог, лихую треуголку с царским гербом напереди. Моряк! Из самой столицы! Сказывают, в Якутске, в Охотске (а где он, этот Охотск?) начнут строить боты и шлюпки для хождения во льды.
— Ваше благородие, не извольте беспокоиться, — уверяет Семена шихтмейстер. — Якоря в срок поспеют.
Народ на фабрике всех племен и наций. Лица темные, изможденные. Повертись-ка при огне и жидком металле шестнадцать часов!
Брызжет металл, когда его разливают в формы пушечных стволов. В гортани кисло от формовочной пыли. Бежать бы отсюда на простор, хватить сухим ртом свежего воздуха, уткнуться щеками в траву, в прохладу. Нет, Челюскин не позволит себе такой слабости. Ох, лукав народ! Самые ленивые при нем бойчее машут молотами, проворнее бегают с ковшами.
В крошечной каморке шихтмейстер угощает Семена кумысом. Хорошо кобылье молоко, холодное, кислое.
— Сами откуда будете, господин шихтмейстер?
— Из Казани.
— Вон как? Вы, татары, вроде к другому приучены.
— Мой отец с малых лет кузнец. И меня обучил. Татары тоже всякие бывают.
— Я не в обиду. У нас на флоте людей по нациям не разделяют.
— И в нашем железном деле тоже. Всякую нацию переплавляем — на молотобойца, шихтовщика, литейщика.
«Это он хорошо сказал», — отмечает про себя Семен.
Не просто сотворить десяти- или двенадцатипудовый якорь, приварить к громоздкому стержню кривые рога с лапами, отформовать голову с проушинами, приклепать против рогов стойкую упорку.
В самом простом одеянии является однажды Челюскин на фабрику — грубые башмаки, холстинная рубаха, латаные штаны.
— Вы ли это, ваше благородие? — удивляется шихтмейстер.
— Не похож?
— Уж не в кузнецы ли решили записаться?
— В кузнецы!
— А что, вы силушкой не обижены.
— Коли так, прошу молот.
— Не господское дело — бить по наковальне.
— Молот! — приказывает Семен.
Татарин почесывает затылок.
— А что? Все кузни исходил, а некован воротился! Тряхну-ка с вами и я стариной.
Челюскин нацеливается прищуренным глазом на жаркий слиток.
Молот над головой.
— И-и-и-эх!
Шихтмейстер поправляет:
— Тоньше, тоньше… Тут силой одной не возьмешь.
— И-и-и-эх!
— Вот так-то лучше.
— И-и-и-эх!
Через полчаса Семен приставляет молот к ноге. Раскраснелся. Пот градом по лицу течет.
Дово-о-олен!
— Сей якорь будет мой. На «Якутск» поставлю.
