Куда ты скачешь гордый конь… - [8]

Ф. Бэкон

В один из дней к Малке подошел Микулица. Нерешительно мял в руках свою черню шапку.

– Ты чего-то спросить хочешь, побратим? – Малка остановилась, глядя на него, – Не мнись, спроси.

– Ты Малка, помнишь наверно короля шотландского Роберта? Он тебя в бане парил, – неуклюже спросил Микулица.

– Ты бы лучше книги писал, побратим. А то на словах у тебя все не так выходит. В книгах лучше. Да не парил меня Роберт, а баньку мне с дороги истопил, и веничек можжевеловый дал. А тебя со стороны услышишь, Бог знает, что подумаешь. Ну, помню я того короля, а что? – Малке стало интересно, чего это чернокнижник вспомнил про ее поездку к Брюсу.

– Ну не парил, – согласился монах, – Но помнишь же его. У вас с ним любовь была, – Опять неуклюже сказал он.

– Да не у нас с ним любовь была, – рассмеялась Малка, – А я любила его шотландцев. А любовь у меня была с бардом Томасом Лермонтом. Когда ж ты мысли в словах излагать научишься, чудо ты мое. Умница, мудрец, любомудр, кудесник и чародей. Книг прочитал столько, что весь род людской не читал, сам написал не менее, а говорит, что жернов ворочает. Что тебе о нем знать надобно?

– Я хотел бы знать, – подбирая слова, Микулица старался не упустить мысль, – Я хотел бы знать кто он и откуда?

– Кто?

– Роберт Брюс и…вообще Брюсы. Я тогда,…когда мы были за Адриановым валом, …вообще мало что запомнил, да и не очень-то запоминал, – зло закончил он.

– Роберт Брюс, – воспоминания накатились на Малку, – Роберт Брюс. Боже как давно это было. Еще до Куликовской битвы и нашествия Черной смерти и Великого Мора, – она закрыла глаза, и все предстало пред ней, как на ладони.

Корабль, борясь с волнами и порывами ветра, доставил их на берег туманного Альбиона, Белого острова. Они съехали по мосткам и углубились в лес. Маленький отряд сбился в плотную группу, нахлестывая коней. Мари, тогда ее звали Мари, держала путь через Шервудский лес на север, в Шотландию, в замок Кастл-Рок.

Леса, леса, леса. Этот постоянный туман и мелкий моросящий дождь. Проклятая доля, проклятый остров, проклятая гонка. Она тогда злилась на всех, а более на себя. Злилась за все. За то, что Жанну к этой кукле курносой Сибилле отправила на Кипр изучать искусство пророчицы и весталки, надо было самой учить. Надо было все бросить и везти ее в Аркон, Храм на острове Рюген, самой. Самой представить пред очи самого Святовита. Да, да, да не Артемиды или Велеса, а пред очи самого Святовита. Она имела на это право. Нет, ее несет сюда, на край земли, в эти вересковые болота и мхом поросшие низкие холмы. В эти скалы, в этот бурелом. Она умело отвернула от поваленного бука преграждавшего тропу. Настроение было мерзкое, плащ намок, в сапогах хлюпала вода, иноходец начал спотыкаться, чего с ним не было лет пятьдесят. Угрюмы потеряли блеск в глазах. Только Микулица, да этот самый Микулица, что задает сейчас вопросы, ступал с ней стремя в стремя.

– Стоп, – мелькнуло в голове, – Стоп! Привал! Надо обсушиться и перекусить.

Костер долго не хотел разгораться, пока раздраженная Малка не выпустила саламандру, и та не забегала по сырым поленьям сразу раздув пламя. Она стянула с себя плащ, сняла кольчугу, кожаную куртку. Присев на пень, скинула высокие сапоги. Развесила все над костром сушиться. Распустила мокрые волосы и встала над дымящей поленницей, никак не дающей огня и сухого пламени, стараясь просушить спутавшиеся косы.

Утром, выспавшись, Малка натянула сухую одежду. Похоже, от вчерашнего настроения не осталось и следа. Из-за туч выскочило солнышко, спряталось назад, но, немного подумав, всерьез взялось за разгон тумана и сырости.

– Спасибо Ярило! – крикнула она. В ответ его лучи разогнали последние клочья тумана по низинам и заиграли на каплях дождя, как на драгоценных самоцветах, – Спеть, что ли побратим? Ты помнишь, как я пела?

– Помню. За то чтобы узнать, кто такие песни поет, многие золото сулили. Спой! Малка привстала на стременах и тишину Шервудского леса разорвала залихватская песня ушкуйников. Настолько древняя, что знали ее только суровые друиды в чащобах, барды, да остатки старых норманнских родов, чьи предки викинги ходили на таких ушкуях по северным морям. Кони пошли веселей, и скоро вынесли их на берег неширокого ручья, через который был перекинут обрубок ствола. Угрюмы насторожились, что-то почуяв. Ведунья придержала иноходца.

– Сходи-ка монах проверь. Микулица спрыгнул с коня и пошел в сторону бревна, на ходу подобрав тяжелый дрын. Не успел он дойти до середины бревна, как на том конце показался парень в зеленой одежде охотника. В его руках мерно покачивался такой же дрын, как и у Микулицы. Монах откинул капюшон, половчее перехватывая оглоблю. Малка жестом остановила Угрюмов, потянувшихся к колчанам.

Парень подходил, слегка покачиваясь на тренированных ногах, Микулица по походке определил, что тот знает Спас Нерукотворный.

– Вот так, так, – подумал он, – Откуда такое чудо? В этих-то местах. Да последний знаток Спаса Нерукотворного умер почти век назад, и в Вальхалле у валькирий отдыхает, – но раздумывать было некогда, они почти сошлись.

Первый удар он легко отбил концом палки. Перехватил ее за конец и ударил по ногам. Парень отбил и сделал выпад. Монах перехватил палку за середину и закрутил пред собой, наступая на него. Бой длился уже минут десять с переменным успехом, не обозначив преимущества ни одной из сторон. Вдруг Микулица пошатнулся и начал падать, оскользнувшись на мокром бревне. Парень шагнул к нему ближе, поймавшись на этот обманный маневр, и в ту же минуту резкий удар сбоку сбил его с бревна в воду. Конец дрына упирался в его шею, одно движение и голову накроет вода.