Куда боятся ступить ангелы - [19]

Идти было легко, за валом шла тропинка. Встречные вежливо же­лали ей доброй ночи. Она не надела шляпы, и ее принимали за крестьянку. И вот она уже очутилась с той стороны, где стены освеща­лись луной и грубые башни превратились в колонны из серебра с чернью, а вал - в жемчужную цепь. Она не очень глубоко чувствова­ла красоту, но была сентиментальной и потому заплакала: тут, где высокий кипарис прерывал монотонное кольцо олив, сидела она с Джино мартовским днем, положив ему голову на плечо, а Каролина сосредоточенно рисовала пейзаж. За углом находились Сиенские во­рота, оттуда начиналась дорога в Англию. Лилия слышала громыха­ние дилижанса, который поспевал к ночному поезду в Эмполи. В следующую минуту дилижанс поравнялся с ней, так как дорога сво­рачивала сюда, перед тем как начать долгий извилистый путь под ук­лон.

Возница придержал лошадей и пригласил ее сесть. Он не знал, кто она, и думал, что ей нужно на станцию.

-   Non vengo! (не поеду!)- отозвалась она.

Он пожелал ей доброй ночи и стал поворачивать. Она увидела, что дилижанс пуст.

-    Vengo!(поеду!)...

Голос ее прервался, кучер не услышал. Лошади пошли ровным шагом.

-    Vengo! Vengo!

Возница запел и не расслышал ее. Она побежала за экипажем, крича, чтобы кучер остановился, что она поедет, но громыхание ко­лес заглушило ее крики, расстояние между нею и дилижансом все увеличивалось. В лунном свете спина возницы казалась черной и квадратной. Обернись он на миг - и она была бы спасена. Она бро­силась прямо по склону, срезая поворот, спотыкаясь о крупные, твер­дые, как камни, комья земли, валявшиеся между неизменными оли­вами. Лилия опоздала: дилижанс успел с грохотом промчаться мимо, вздымая удушливые клубы пыли. Больше она не кричала, так как вдруг почувствовала дурноту и потеряла сознание. Очнулась она по­среди дороги. Она лежала в пыли, пыль набилась ей в глаза, в рот, в уши. Почему-то пыль ночью кажется очень страшной.

-    Что я буду делать? - простонала она. - Как он рассердится!

И, окончательно сдавшись, она медленно побрела обратно в плен, отряхивая на ходу платье.

Ей снова не повезло. То был один из редких вечеров, когда Джи­но явился домой рано. Он бушевал на кухне, выкрикивал бранные слова и швырял тарелки. Перфетта рыдала в углу, накинув на голову фартук. Увидев Лилию, он обрушил на нее поток разнообразных уп­реков. На этот раз он рассвирепел гораздо больше, чем в тот день, когда молча надвигался на нее из-за стола, но был совсем не так страшен. И на этот раз Лилия почерпнула из своей нечистой совести больше храбрости, чем когда-либо из чистой. Ее охватило возмуще­ние, она больше не боялась его и, видя в нем жестокого, недостойно­го, лицемерного, беспутного выскочку, не осталась в долгу. Перфет­та только вскрикивала, ибо Лилия отвела душу, высказав все-все, что знала о нем и что про него думала. Он стоял пристыженный, разинув рот. Весь его гнев улетучился, он чувствовал себя дураком. Он ока­зался по всем правилам прижат к стенке. Где это видано, чтобы муж так глупо попался? Когда она кончила, он словно онемел, потому что она говорила правду. Но вдруг до него дошла нелепость его положе­ния, и он - увы! - захохотал, как если бы увидел все это на сцене.

-    Тебе... смешно? - запинаясь, выдавила из себя Лилия.

-    Ну как тут удержаться? - воскликнул он. - Я-то думал, ты ни­чего не знаешь, не замечаешь... я обманулся... я побежден. Сдаюсь, не будем больше об этом говорить.

И, тронув ее за плечо, как добрый товарищ, от души забавляю­щийся и в то же время раскаивающийся, он с улыбкой выбежал из комнаты, бормоча что-то себе под нос.

Перфетта разразилась поздравлениями.

-    Какая вы храбрая! И какая удача! Он больше не сердится! Он простил вас!

Ни Перфетта, ни Джино, ни сама Лилия так и не поняли, почему же дальше все сложилось столь неудачно. До самого конца он был уверен, что ласковое обращение и немножко внимания с легкостью поправят дело. Жена его была вполне обыкновенная женщина, поче­му бы ее понятиям не совпадать с его собственными? Никто из них не догадался, что столкнулись не просто разные индивидуальности, а разные нации. Многочисленные поколения предков, и хороших, и плохих, и средних, не позволяли итальянцу рыцарственно относить­ся к северной женщине, а северянке - простить южанина. Все это можно было предвидеть, и миссис Герритон предвидела это с само­го начала.

Пока Лилия гордилась своими высокими принципами, Джино простодушно удивлялся, почему она не хочет помириться с ним. Он ненавидел все неприятное, жаждал сочувствия, но не решался жало­ваться кому-нибудь в городе на семейные неурядицы, боясь, как бы их не приписали его неопытности. Он поделился своими проблема­ми со Спиридионе, и тот прислал философское письмо, помощи от которого было мало. Другой близкий друг, на которого Джино упо­вал больше, отбывал военную службу в Эритрее или где-то в столь же отдаленном пункте. Было бы слишком долго объяснять ему все в письме. Да и какой прок от писем? Письмо не заменит друга.

Лилия, во многом похожая на своего мужа, тоже жаждала мира и сочувствия. В тот вечер, когда он посмеялся над ней, она в каком-то чаду схватила бумагу и перо и села писать страницу за страницей, разбирая его характер, перечисляя недостатки, пересказывая цели­ком их разговоры, прослеживая причины своего несчастья... Она за­дыхалась от волнения, писала, почти не думая, еле различая напи­санное, но тем не менее достигла такого пафоса, такой высоты сти­ля, что ей мог бы позавидовать опытный стилист. Письмо было на­писано в форме дневника, и, лишь закончив его, Лилия поняла, для кого писала.