Кубинский рассказ XX века - [5]

Никогда не забуду того чувства отчаяния, в которое поверг меня этот простой факт. Я обвел окрестности безнадежным взором и впервые почувствовал, что в лесу чего-то не хватает, впервые мне стало в нем скучно. Потом я поспешно двинулся в направлении, куда она удалилась вчера вечером, когда мы расстались, упрямо обыскивая мелкие поросли кустарника и осматривая верхушки деревьев, словно какое-то смутное предчувствие шептало мне, что девушка здесь. Передо мной сквозь гигантскую колоннаду, образованную тысячью сосен, рассеянных по всей долине, открывался широкий горизонт. Вдруг за одним из стволов раздался звонкий, свежий смех и мне навстречу, вприпрыжку, будто деревенский дурачок, поспешила светлая фигурка. Это была она.

Щеки ее отливали румянцем, глаза сияли. Чтобы наказать ее за эту проделку, я, сделав вид, что никого не заметил, повернул обратно и пошел на ту самую поляну, где так долго и тщетно искал ее. Девушка молча последовала за мной. Мы остановились, и я стал жадно вглядываться в нее. Она тоже с наивным любопытством рассматривала меня.

— Как тебя зовут? — вдруг спросил я.

— Хакоба. А тебя?

— Меня Родольфо.

Вот так просто, без всяких церемоний, мы представились друг другу. Нам казалось, что мы уже были очень давно знакомы. Кто объяснит мне, в чем причина этих внезапно вспыхивающих влечений, которые неподвластны одному из самых жестоких законов, придуманных человеком, чтобы мучить себя, — закону времени? Но мне тогда было не до размышлений, я ощутил, как меня захватило что-то неведомое, что увлекло за собою, и я без раздумий отдался мягким порывам пробуждающегося чувства.

— Твое имя красивее моего, — задумавшись, проронила Хакоба.

— Да, да, красивее, но отныне и впредь, — воскликнул я, озаренный внезапным вдохновением, — ты будешь зваться не Хакоба, а Невинность. Понимаешь? Невинность — вот твое новое имя. И если бы здесь была вода, я бы заново окрестил тебя!

Воды не было, но в моей фляге было вино, и мы весело выпили его в час обеда, который я разделил с моей новой подружкой. Потом, помню, меня удивило, что она с такой беззаботностью проводит целые дни на свободе, и я захотел узнать что-нибудь о ее семье. В ответ Хакоба весело рассмеялась. Она сказала, что живет рядом, и показала куда-то вправо, где над лесной поляной в спящий воздух поднимался прямой столбик дыма. Там лежал маленький хутор, скрытый от нас деревьями и густым кустарником. В их семье было пять человек: отец, мать, два младших братишки и она. Отец, старый кубинец-эмигрант, возделывал небольшой апельсиновый сад и продавал в городе дрова; мальчики и Хакоба с утра до ночи носились по сосновому бору, а мать занималась домом, где очень часто оставалась почти в полном одиночестве. Ее братишки редко гуляли вместе; они поделили лес, и каждый царил в своем королевстве. Я находился во владениях, принадлежавших ей.

С тех пор мы с Хакобой встречались постоянно. Это была нежная идиллия на свежем воздухе, которую, клянусь, не смущала даже тень какой-нибудь грешной мысли. Хакоба от души развлекалась, застигая меня врасплох, когда я, не найдя ее, мрачно, уставя глаза в землю, с ружьем на плече, проходил мимо, а она неожиданно выбегала мне навстречу, будто косуля выскакивая из своего тайника. Любые меры предосторожности, любые попытки предупредить ее, разгадав ее маленькие хитрости, оставались бесплодными: девочке гораздо лучше меня были известны самые потаенные уголки заселенных соснами безбрежных пространств, и, когда я меньше всего ждал этого, она внезапно появлялась у меня на пути. Хакоба была душой этих пустынных мест, той самой душой, которую я тщетно искал раньше, и, казалось, ее улыбка и грациозная живость движений несут в себе благоухание и гармонию самого бора.

Таилась ли во мне подсознательная мысль о ней как о женщине? Думала ли она о мужчине? Повторяю: я никогда в это не верил. Азор, Хакоба и я составляли чудесную троицу, и, может быть, как раз моя собака стала первым посредником нашего рождающегося союза. Ведь именно на прекрасной голове животного, когда мы вместе ласкали его, впервые встретились наши руки. А может быть, колдовские чары леса опутали нас и связали нерасторжимыми узами пробуждающиеся полудетские желания. Однажды, когда я пристально разглядывал девушку, мы вдруг в едином порыве потянулись друг к другу и слились в долгом поцелуе. Стояло ясное утро, теплый и сухой воздух источал аромат смол, вверху улыбалось небо, и среди редких кустиков травы, растущей у подножия деревьев, копошились и звенели насекомые.

С тех пор наши прогулки приобрели более интимный характер. Невинность стала серьезнее. Своими огромными голубыми глазами она пристально всматривалась в мои и надолго умолкала, погрузившись в таинственное внутреннее самосозерцание. Однажды, когда я, строя устрашающие гримасы, смеясь, твердя, что сейчас откушу у нее кусочек губы, хотел поцеловать ее, она резко, почти грубо, оттолкнула меня.

— Нет, нет! — воскликнула девушка. — Не забывай, что мы уже не дети.

Я рассмеялся, а она рассердилась. Ей хотелось, чтобы ее любили по-настоящему. Почему я не люблю ее так, как ей хочется? Но когда я спрашивал, в чем же состоит ее желание, она не могла мне ответить: Хакоба сама этого не знала. Порой девочка разражалась горьким плачем, крепко обнимала меня за шею, и ее хрупкое, нежное тело сотрясали судорожные рыдания. Огромное неясное желание зрело у нее в груди и душило.