Кто услышит коноплянку - [50]

- У нас ведь в России как? Есть Пушкин. Гений. Рядом никто не стоял и не стоит. Читаешь, думаешь: просто как, наверное, и я так смогу написать. Ну а дальше кому как повезет.

- В каком смысле?

- В прямом. Я стихи одного поэта прочитал. Не гения, но хорошего поэта. Я их прочитал - и все. Понял, мне так никогда не написать.

- А вы их запомнили?

- У нас сегодня что-то вроде вечера поэзии?

- Разве это плохо? Признаюсь, я давно стихи не слушала. А вы хорошо читаете.

- Опять смеетесь.

- Нисколько. Вы не хотите, чтобы ваше чтение понравилось - потому и неплохо читаете. Правда, прочтите то стихотворение. Вы же сказали, что в долгу неоплатном. Вот и расплатитесь.

- Считайте, что уговорили. Так, сейчас вспомню, как оно начинается. Киреев замолчал, собираясь с мыслями. Затем будто вспомнил что-то хорошее: бледное лицо его порозовело, оживилось. Но он молчал. Софья сидела на полу по-турецки и смотрела на этого странного человека. Поздний вечер, пустая комната, романтики никакой. Вместо шампанского совершенно жуткий кофе из банки, вместо свечей - голая лампочка. Она говорила себе, что ей жаль, искренне жаль этого человека, что к нему у нее важное дело, цена которого не только многие тысячи, а может, даже десятки и сотни тысяч долларов и ее жизнь и спокойствие. Но было что-то еще. И в этом Софья никогда бы себе не призналась. Киреев не был похож ни на кого из ее знакомых. И сейчас она искренне хотела узнать, после каких строчек и какого именно поэта Михаил перестал писать стихи. А он словно очнулся от сна и стал читать. Мне в черный день приснится

Высокая звезда, Глубокая криница,

Студеная вода И крестики сирени

В росе у самых глаз. Но больше нет ступени

И тени спрячут нас. И если вышли двое

На волю из тюрьмы, То это мы с тобою,

Одни на свете мы, И мы уже не дети,

И разве я не прав, Когда всего на свете

Светлее твой рукав. Что с нами ни случится,

В мой самый черный день, Мне в черный день приснится

Криница и сирень, И тонкое колечко,

И твой простой наряд, И на мосту за речкой

Колеса простучат. На свете все проходит,

И даже эта ночь Проходит и уводит

Тебя из сада прочь. И разве в нашей власти

Вернуть свою зарю? На собственное счастье

Я как слепой смотрю. Стучат. Кто там? - Мария.

Отворишь дверь: - Кто там? Ответа нет. Живые

Не так приходят к нам. Их поступь тяжелее,

И руки у живых Грубее и теплее

Незримых рук твоих.

- Где ты была? - Ответа

Не слышу на вопрос. Быть может, сон мой - это

Невнятный стук колес Там, на мосту, за речкой,

Где светится звезда, И кануло колечко

В криницу навсегда.

- Арсений Тарковский? - после недолгого молчания спросила Софья.

- Вы знаете? - пришла пора удивляться Кирееву. - Мне казалось, что современная молодежь не интересуется поэзией. А знать Арсения Тарковского - это сродни подвигу.

- Напрасно иронизируете.

- И не собирался. Простите, если услышали иронию. Это искреннее удивление. Правда. Может, мне не везло, но я еще не встречал среди вашего брата тех, кто читал Арсения Тарковского... Вы первая.

- "Ваш брат" - это кто?

- Вообще-то, молодежь.

- Между прочим, мне двадцать четыре года.

- Ну и что? В вашем понимании молодежь - это семнадцать-восемнадцать лет?

- А разве нет?

- Для меня все, кому меньше тридцати, - молодежь. А семнадцать лет - и вовсе дети. Впрочем, понимание этого приходит с годами.

- Михаил, однако странно получается...

- То есть?

- Вы себя молодым считаете?

- Нет. Сорок лет - какая молодость?

- Но ведь для шестидесятилетнего человека вы чуть ли не зеленый паренек.

- Зеленый, говорите? А к чему вы клоните?

- Не обидитесь?

- Нет.

- Меня всегда бесит мудрость, идущая от возраста, а не от ума. Я вам на простом примере показала, что в определенной ситуации очень снисходительно могут отнестись и к вам лично, как вы относитесь ко мне только на том основании, что я моложе вас. Киреев понял, что девушка рассердилась не на шутку. Он сначала хотел убедить ее в том, что она ошибается, но вынужден был в конце концов согласиться с ней. К тому же Михаил Прокофьевич вспомнил слова незнакомого старца: "Укоряют - не укоряй, гонят - терпи, хулят - хвали. Осуждай себя, так Бог не осудит". Он не хотел обидеть девушку, которая поздним вечером помогает ему собирать вещи, неизвестно даже с какой стати. Но обидел. Зачем спорить?

- Простите меня, пожалуйста, - только и сказал. Софья увидела, как смутился Михаил и виновато опустил глаза. Поднявшееся раздражение так же быстро погасло, как и вспыхнуло.

- А говорили, что не будете обижаться... Мир? Киреев поднял глаза. Улыбнулся.

- Разве была война?

- Не было. Так, инцидент на границе.

- Прекрасная формулировка.

- Так вот, об Арсении Тарковском. Мой папа читал это стихотворение маме. Не только это, но Тарковского-отца он очень любил. Когда мы с ним гуляли в окрестных рощах, он мне рассказывал о маме, читал стихи. Говорил, что хорошие поэты должны быть не только нашими учителями или советниками, но и просто друзьями. И меня так воспитал...

- Его... нет? Простите, но вы говорите о нем в прошедшем времени.

- Его нет. Хотя... Только в последнее время я стала понимать, сколько он мне дал. Да и думаю я о папе все чаще и чаще. Впрочем, вы его, наверное, знали. И маму.