Кто твой враг - [77]

— Здесь, — сказал Норман.

Мимо них проплыла Кейт с подносом, Норман взял с подноса два бокала, слил виски в один и чмокнул Кейт в щеку.

— Норман собирается работать над сценариями здесь, — сказала бородачу Вивиан. Бородач выдавил улыбку. — Сирил — редактор сценарного отдела Управления угольной промышленности, — небрежно бросила Вивиан.

Норман огорчился: до сих пор он не замечал в Вивиан зловредности. Всех этих людей она пригласила не без умысла. По-видимому, всем им она понасказала, что Норман окончил Кингз-колледж[156], в войну был летчиком, что он успешно пишет триллеры — и книги, и сценарии. Норман был удручен и оттого, что эти люди были ему не по душе, и оттого, что помогает Вивиан сквитаться с ними. Она, похоже, и не подозревала, что ему больше всего хочется зажить семейной жизнью, вернуться к преподаванию.

Норман потянулся за следующим бокалом, и тут его хлопнули по плечу.

Низенький, тщедушный брюнет с мелкокурчавой шевелюрой, в очках с роговой оправой и практически полным отсутствием подбородка злобно скалился. Это был Хейг, социолог. Он хлопнул Нормана по плечу и раз, и два, и три. Норман шатко повернулся.

— Небось воевали в Испании?

Голос у Хейга был пронзительный, трескучий.

— Что-что? — переспросил Норман.

— Вивиан сказала, вы воевали в Испании.

— Ну воевал, — сказал Норман, предвкушая последующую похвалу.

— Это там вас ранило?

— Нет. Я был летчиком.

— Летчиком?

— Канадских военно-воздушных сил. Меня сбили над Ла-Маншем.

Около них кучковались красотки, поэтому Норман был непрочь, чтобы его отрекомендовали получше.

— Не хочу вас обидеть, — сказал Хейг, — но физическая храбрость, по сути, не что иное, как следствие неразвитости.

— Господи, — сказал Норман, — ничего геройского я не совершил.

Хейг резко, точно нож, раскрыл руку, наставил белый, острый, как лезвие, палец на Вивиан.

— Его наградили, так ведь? — спросил он.

— Чистая формальность, — сказал Норман. — Если участвовать в стольких вылетах, награду присуждают автоматически.

— Тем не менее что было, то было: вас наградили.

— Ей-богу, я — кто угодно, только не герой.

— Но когда Испанию разгромили, вы там были?

— Да, только…

— То-то и оно, — сказал Хейг.

— Вы правы, — сказал Норман. — Я — герой.

Хейг отчалил, на губах его играла торжествующая улыбка. И тут Норман впервые осознал, что, с точки зрения Хейга и его присных, он — персонаж, стареющий левак, неудачник и зануда, реликт несуразной эпохи, что-то вроде пианолы. И забился в угол, где было сравнительно пусто.

Сникнув, он притулился в углу, и тут в памяти его всплыло нечто давным-давно вычитанное в каком-то атласе. Неподалеку от острова Ванкувер простирается обширная морская территория, известная, как зона молчания. Туда не проникает ни один звук. Там царит тишина. И так как ни сирена, ни гонг не предупреждают пароходы об опасных рифах, дно зоны молчания усеяно обломками крушений. Сейчас у нас, думал Норман, не что иное, как эпоха молчания. Время сшибок. Край, усеянный обломками крушений. Время, когда абсолютные ценности заменили предубеждения и позиция по ту или иную сторону фронта, это и время сплотиться. Время, когда героев заменили дутые величины, когда измена, если к ней приглядеться, сходила за верность, а вера, честь, смелость стали разменной монетой ловких политиканов, это и время, когда надо выстоять. Выстоять — вот самая большая доблесть.

Если было время пополнять ряды защитников баррикад, думал Норман, значит, есть время пропалывать свой сад. Валюта революции не в ходу, пока обе тирании накапливают большие бомбы. Каждая эпоха создает свой стиль. И сейчас время бросать монетку в шапку слепого, приобщать широкие круги к стоящим фильмам, время играть в их игры, но совершать свои ошибки, время ждать и время надеяться. Враг уже не всесильный хам справа или бессильный кисляй слева. Ни к одному из сообществ нет доверия. Враг, не разбирая дороги, мчит на тебя с обеих сторон. Врага, пусть он и неразличим, распознать можно. Враг знает, что его дело правое. Знает, что тебе нужно, считает себя выше моральной мелочишки. Чарли промолчал, Джереми распустил язык, Карп наш, Эрнст не наш, Джои, Винкельманы, — все они, сами того не сознавая, толкутся в той же жуткой зоне молчания, где таких, как Ники и Салли, неизбежно приносят в жертву, тем же, кто не такой высокой души, предоставляют прозябать и брюзжать. По всему по этому во время крушений Норман в свои тридцать девять пришел в конце концов к решению — жить частной жизнью. Эрнст, как он сказал когда-то Джои, порождение их собственного идеализма. Так что, где бы Эрнст ни был, пусть идет с миром. Пусть себе живет.

Норман — куда денешься — жал руки, махал уходящим гостям. Пока, Генри, до свидания, Джори, спасибо, что пришел, Тони, всего, Дерек, бывай, Джон.

Вивиан, скинув туфли, расхаживала по гостиной, методично опустошая пепельницы.

— Джарролды, — сказала она, — пригласили нас в следующее воскресенье на обед.

— Ты, надо надеяться, выпуталась?

— Нет, — сказала она. — Я думала, тебе захочется к ним пойти. А после обеда у них соберется кое-кто из сегодняшних гостей. Думаю, будет занятно.