Кто-то, никто, сто тысяч - [42]

Весь багровый, оттого что с трудом сдерживался, слушая мои речи, после этих слов он все-таки бросился прочь. Не выдержал. Я бежал следом, крича:

— Постойте, послушайте! А представляете, если я еще раздам отцовские деньги? Какая сразу популярность! Меня могли бы выдвинуть депутатом — вы только подумайте! Стоит только Диде или вам захотеть! Зять — депутат! Представляете себе — я депутат? Депутат, а?

Но он бежал, не оборачиваясь, и только кричал в ответ на каждое мое слово:

— Сумасшедший! Сумасшедший! Сумасшедший!

5. А почему бы и нет, спрошу я

Не отрицаю, тон у меня был шутливый — все из-за того, что я был обуян тем веселым духом каприза. И могло показаться, что говорил я легкомысленно — признаю. И тем не менее мысль сделать из Джендже врача, адвоката, учителя или депутата, хотя и была смешна мне, ему-то как раз могла бы внушить и почтение, ибо в провинции с уважением относятся ко всем этим благородным профессиям, исполняемым, как правило, абсолютными посредственностями, так что, по правде сказать, мне было бы совсем нетрудно с ними конкурировать.

Причина была в другом, я знаю. Просто он не видел меня во всех этих лицах, даже он не видел, мой тесть. И совсем не потому, почему я.

Он просто не мог примириться с мыслью, что его зять (тот самый Джендже, которого он во мне видел, и бог его знает каким) перестанет быть тем, чем он был до сих пор, то есть утратит тот удобный образ марионетки, в который облекали его и он, и дочь, и все банковские пайщики.

Я должен был оставить его таким, каким он был, этого Джендже, этого злого доброго малого, и пусть бы он жил себе и дальше, не думая о ростовщической деятельности принадлежавшего ему банка.

И клянусь вам, что я бы так его и оставил — хотя бы ради того, чтобы не тревожить ту бедную куклу, чья любовь была мне, несмотря ни на что, так дорога, и чтобы не смущать стольких порядочных людей, которые меня любили, — если бы только, оставив его другим, сам бы я мог куда-нибудь уйти — в другом теле и под другим именем.

6. Подавляя смех

Я знал также, что, даже оказавшись в новых условиях, то есть сделавшись завтра врачом, адвокатом или учителем, я и в этих новых обличьях, с этими новыми обязанностями все равно не смогу ощутить, что стал кем-то для других или для себя.

Слишком страшила меня мысль оказаться заключенным в тюрьме какой бы то ни было формы.

И тем не менее все эти идеи, которые я развивал перед тестем просто ради того, чтобы посмеяться, сам я этой ночью пытался рассмотреть совершенно серьезно, подавляя смех, который вызывал у меня я сам в образе адвоката, врача или учителя. Я даже думал, что на ту или другую профессию я должен был бы согласиться, если бы ко мне вернулась (как я об этом мечтал) Дида и потребовала, чтобы я обеспечил ей жизнь с ее новым Джендже.

Правда, ярость, в которой убежал от меня мой тесть, должна была навести меня на мысль, что никакой новый Джендже не мог родиться для Диды из старого. Тем более что старый в ее глазах непоправимо сошел с ума, раз уж оказался способен вот так, из-за ничего, перевернуть жизнь, в которой прекрасно существовал до этого.

Да, видно, я действительно был сумасшедший, раз надеялся, что кукла, которой она была, сойдет с ума вместе со мною вот так, из-за ничего.

КНИГА СЕДЬМАЯ

1. Осложнение

На другое утро посредством записочки, переданной со служанкой, я был приглашен к Анне Розе, приятельнице моей жены, о которой я раза два мельком упоминал выше.

Я так и знал, что кто-нибудь непременно выступит посредником, чтобы помирить нас с Дидой, но этот кто-нибудь, по моим расчетам, должен был появиться со стороны тестя и других пайщиков, а не прямо от жены, поскольку единственное препятствие, которое требовалось преодолеть, это было мое решение ликвидировать банк. А между мною и женой, в сущности, не произошло ничего особенного. Стоит мне сказать Анне Розе, что искренне раскаиваюсь в том, как обошелся с Дидой, то есть в том, что оттолкнул ее и швырнул в кресло, мы тут же помиримся.

То, что Анна Роза взяла на себя труд заставить меня отступиться от моего решения, представив именно это как условие возвращения Диды, казалось мне совершенно невероятным.

Я слышал от Диды, что из-за презрения к деньгам ее приятельница отказалась от нескольких весьма выгодных партий, чем навлекла на себя порицание всех благоразумных людей, в том числе и Диды, которая, выйдя за меня (то есть за сына ростовщика), как бы дала понять своим подругам, что сделала это также и потому, что то была выгодная партия.

Так что на роль адвоката, пытающегося сохранить для подруги эту выгоду, Анна Роза годилась едва ли. Скорее можно было предположить противоположное: с ее помощью Дида просто хотела сообщить мне, что отец вместе с другими пайщиками держит ее у себя и не дает вернуться, покуда я не отступлю от своего решения ликвидировать банк. Но, хорошо зная свою жену, я не мог поверить и в это.

Потому я отправился с визитом к Анне Розе, прямо-таки сгорая от любопытства. Я не мог понять, зачем он понадобился.

2. Первое предупреждение

Я мало знал Анну Розу. Несколько раз я видел ее в своем доме, но так как от подруг жены я всегда старался держаться подальше — скорее инстинктивно, чем сознательно, — я едва перемолвился с нею несколькими словами. Неясная улыбка, которую я ловил на ее губах, встретившись с ней иной раз глазами, казалась мне столь явно обращенной к дурачку Джендже, которым, несомненно, она меня и представляла, что у меня не возникало ни малейшего желания с нею поговорить.