Кто-то мне должен деньги - [40]

— Дадим ей проветриться,— сказала она.

Голова моя выглядела странно. Не жутко, как я раньше думал, а просто странно. Сбоку над левым ухом оказалась полоска шириной примерно в полдюйма, на которой не было волос, просто розовая кожа, а посередине — темно-красный шрам. Он был все еще очень чувствителен, но не саднил, как порез, а отзывался тупой тяжелой болью, от которой гудела вся голова, если я нечаянно прикасался к этому месту. Мне приходилось стискивать зубы и крепко держаться за край раковины, когда Эбби промывала рану, и каждый раз после этого у меня по полчаса болела голова.

Большую часть выходных мы провели с картами в руках. Мы играли в кункен, а когда нашли доску для крибиджа, стали играть в крибидж. Разумеется, игра шла на деньги, но это было как качели: никто из нас не вырвался вперед больше чем на несколько баксов.

Еще Эбби научила меня нескольким своим фокусам. Какое-то время я потратил на то, чтобы привыкнуть держать колоду профессионально, снизу левой рукой, так, чтобы пальцы правой могли в нее зарыться и никто ничего не заметил. Мне бы потребовались годы, чтобы научиться обращаться с колодой так же ловко, как Эбби, но для начала у меня получалось неплохо, и к вечеру воскресенья мне даже время от времени удавалось ее провести.

Наша спальная договоренность была расторгнута. Эбби настояла, чтобы я по-прежнему спал на кровати а сама перешла на кушетку в гостиной. Я сказал, что не вижу причин менять порядок, который мы установили в четверг ночью, а она ответила, что если я не вижу причин, то она их видит вдвое больше.

— Тогда ты мне доверяла,— проворчал я.

А она ответила:

— Тогда ты был слабее.

Что ж, это было верно. К полудню в воскресенье я почти вернулся к моему нормальному состоянию и уже начинал скучать. Я находился здесь с вечера среды, я и впрямь был сыт по горло этой квартирой. С другой стороны, я понимал, что внешний мир полон людей, которые вовсе не желают мне добра, и не слишком-то рвался туда. В перерывах между картами я смотрел телевизор, или что-то жевал, или просто сидел и скучал.

Или спал. На этом настаивала Эбби, и, я думаю, ее главной заботой было вовсе не мое здоровье. Она просто хотела, чтобы я не все время путался у нее под ногами. Однако каждый раз, когда она прогоняла меня в спальню, чтобы я вздремнул, я действительно засыпал на час или два.

И вот, когда я в очередной раз заснул (это было в воскресенье, в конце дня), они и явились. Меня разбудил крик. Мгновенно проснувшись, я сел и увидел Фрэнка Тарбока, того, с синеватой челюстью, который допрашивал меня в гараже. Он стоял на пороге, в том же пальто с бархатным воротником, и глядел на меня. Голос, который разбудил меня, все еще отдавался эхом у меня в ушах. Постепенно до меня дошло, что голос принадлежал Эбби, но к этому моменту я уже снова упал на кровать и натянул одеяло на голову, и только потом осознал, что это был не просто крик, лишенный всякого смысла, это было какое-то слово. Какое-то имя. Эбби выкрикнула имя.

Почему Эбби крикнула «Луиза»?

22

Мне показалось, что миновала целая вечность. Ничего не происходило. Тогда я выглянул из-под одеяла, моргая и щурясь, боясь, что увижу, летящую в меня пулю.

В комнате никого не было.

Что? Я стянул одеяло с лица и осмотрелся. В дверном проеме тоже никого не было. Никого нигде не было. Ни Фрэнка Тарбока, ни Луизы Маккей, ни кого-то другого.

Может, это был сон? Крик настоящий, а все остальное — сон? Или крик тоже прозвучал во сне? Сонный крик. Может, я рехнулся?

Я сел, обвел глазами комнату, снова посмотрел на пустой дверной проем. И тут я услышал голоса, доносившиеся из гостиной. Они казались настоящими. Мужской и женские.

Я встал с постели. Рубашка и брюки — только что из прачечной — аккуратно висели на стуле, а туфли стояли рядом с кроватью. Я поспешно оделся, вышел из спальни и направился в гостиную, где и нашел их всех. Фрэнк Тарбок стоял и говорил. Луиза Маккей стояла и говорила. Эбби стояла и говорила.

Может, я еще спал? Может, мне все это снилось? Я сказал: «Эй!» — и еще другие слова, пытаясь привлечь их внимание, и потом заметил, что стою и говорю, так же как и все остальные. Тогда я сказал: «Ну вас к черту»,— и ушел. Если им всем вдруг захотелось сойти с ума, то я еще успею к ним присоединиться. А пока я пошел на кухню, сделал себе бутерброд с ливерной колбасой и подогрел кофе. Кофейник постоянно стоял на плите, потому что мы с Эбби пили ужас сколько кофе.

Голоса в гостиной стихли, но я решил не обращать на это никакого внимания. Я пять дней умирал от страха, что придет Фрэнк Тарбок или кто-нибудь из его головорезов и пристрелит меня, а когда Фрэнк Тарбок действительно пришел, он меня даже не заметил. Скользнул взглядом, и все. А эта Луиза Маккей? Ее муж был убит неделю назад, а сама она исчезла без следа, а теперь стоит себе как ни в чем не бывало в гостиной и говорит вместе со всеми. Все это смахивало на какое-то безумие. Особенно для человека, который только что проснулся от крика.

Я сидел за кухонным столом, ел бутерброд с ливерной колбасой, пил кофе и читал «Ньюс», когда они пришли за мной. Эбби вошла первой, а те двое — следом за ней.