Кто там стучится в дверь? - [36]

— Мы не скрываем, что хотим, что просто обязаны иметь там своих людей. Посмотрите, Германия захватила Польшу, приблизилась к советским границам. Всего можно ждать от фашистов, ко всему надо быть готовым.

— О том думаю, честно сказать, не будет ли брату неприятностей. Если все раскроется. У них там тоже ведь сидят не глупые люди.

— Мы обещаем вам, во-первых, что будет сделано все и продумано до мелочей. Но если даже допустить, что произойдет что-то непредвиденное, Эрнст Танненбаум легко сможет доказать свою непричастность... Ведь он своего племянника не видел в глаза. Вашему брату ничто не угрожает.

Через два дня Танненбаум спросил у Кандалинцева:

— Как лучше: мне с сыном поговорить или вам самим?

— Лучше уж нам. Думаем, он все хорошо поймет. А понравится ему в новом городе, сможете к нему ездить... Только еще раз прошу, товарищ Танненбаум, никому ни слова.

В городе, отстоящем от Терезендорфа на многие километры, происходил такой разговор:

— Так сколько лет этому Песковскому?

— Двадцать второй, товарищ полковник.

— Точнее, двадцать один год и сколько месяцев?

— Два с половиной.

— И вы собираетесь посылать этого юношу? Как бы вы отнеслись на моем месте к подобному предложению? — полковник Гай положил руку на стол и слегка подался вперед, ожидая ответа и не отводя взора от лица собеседника. — Докладывайте, как бы расценили вы и как могут расценить там. — Указательный палец направился в сторону потолка.

— Прежде чем выбрать его, мы тщательно взвесили все «за» и «против». Во-первых, он ровесник племяннику Танненбаума. Во-вторых, рос в той же самой колонии. Сын революционера, комсомолец...

— Так, так, докладывайте дальше. Почему вы замолчали? Пришла пора рассказывать о его учебе и поведении в школе, и вы не знаете, как сообщить о драке, которую он затеял после отбоя, и о том, что даже ставился вопрос об его отчислении. Давайте, давайте, подполковник, я вас слушаю.

— Поступка Песковского не одобряю, однако должен сказать, что не он зачинщик... и был наказан примерно. После того случая показал себя с положительной стороны. Нет, нет, он не отличник, но к делу, к учебе, к себе начал относиться строже, серьезнее, чем иные отличники.

— Вспыльчивый человек не для нашей профессии. Знаете не хуже меня, что у него были стычки не только с товарищами. У меня такое впечатление, что он не проникся сознанием того, ради чего учится. Я хорошо понимаю, дело заманчивое: иметь там своего человека в такое время, и случай вроде бы удобный, но эта кандидатура вызывает слишком много сомнений. — Гай отложил в сторону листок с фотографией Песковского.

Докладывавший вздохнул. Он хорошо знал, что такое субординация, но при том всем своим видом показывал, как не хотел бы обсуждать кандидатуру другую — того самого аккуратного и подтянутого молодого человека, фотографию которого начал рассматривать полковник. Тот быстро пробежал обычные данные, приводимые на первой странице (у всех курсантов они были примерно одинаковыми — такая уж это была школа), и, перевернув листок, несколько раз прочитал лаконичную характеристику.

Говорилось в ней, что курсант Пантелеев Станислав Сергеевич в учебе настойчив, политически грамотен, морально выдержан, в быту скромен, с товарищами ровен, активно зарекомендовал себя на общественной работе, является редактором стенной газеты.

Дойдя до этого места, Гай усмехнулся:

— Не знаю, чем не нравится вам Пантелеев? В той же немецкой колонии жил, языком владеет... кроме всего прочего, выдержан и этим от Песковского отличается. Нет, я решительно не могу понять, что вы имеете против Пантелеева.

Полковник редко менял свое мнение. Это не значило, что он не считался с подчиненными, нет, он выслушивал их терпеливо и вопросы задавал, как говорится, по существу, но потом имел привычку вносить в предложения подчиненных свои коррективы. Он понимал, с какой осторожностью надо относиться к слову «согласен». И как смотрят иногда на руководителя, слишком часто его произносящего. Он знал, где работал и во имя чего работал, сколько жизней и судеб зависело от одного его «да» или одного его «нет». Он взвешивал их тщательно, чтобы различить ту невидимую частицу преимущества, которую имеет какая-либо из чаш. И тогда клал на весы свое мнение.

Слово его было веским. Власть велика. Она была заслужена полнейшим отречением на протяжении почти всей сознательной жизни от личных благ и тихих человеческих радостей: все в нем было для дела, которому с юношеских лет начал служить он верой и правдой.

До восемнадцати лет крестьянский сын плохо знал грамоту, зато рубился шашкой так, что завидовали вояки, прошедшие через германскую войну. И выдвигали его как храбреца да крестьянского сына. А потом, когда дошел он до комиссара полка, послали его на учебу в академию. Наука давалась трудно, годы были не те, но упорство, которым оснастила его природа, помогло ему пройти полный курс наук и выйти из академии с похвальной аттестацией... да седой головой. Весьма возможно, что это был первый в мире случай, когда за три года человек прошел курс среднего и самого что ни на есть высшего военного образования. За все эти годы Гай был один раз в театре и два раза в музеях. Соседа своего, громкоголосого и застенчивого кавказца, спавшего по шесть часов, считал лодырем.