Кто скажет мне слова любви… - [27]

Вышло всё не так. Павел приехал в семь, когда его уже не ждали.

– Раньше не мог, с работы не отпускали, – объявил Павел, ввалившись к ним в дверь с двумя объёмистыми сумками.

– Да они ж неподъёмные, как же ты их нёс-то? – ужаснулась Тасина мама, принимая сумки из его рук и от удивления перейдя на ты. – У тебя там что, кирпичи?

– Продуктовые заказы. На работе дали к празднику. Я четыре взял, нам с мамой и сестре с мужем. Ну и вам тоже взял, – простодушно объяснил Павел и расстегнув куртку, вытащил из-за пазухи завёрнутые в шуршащий целлофан букетики тюльпанов. – С Новым годом!

В их маленькой прихожей запахло весной и чем-то нежным, эфемерным.

– Летом пахнет! – улыбнулся Павел. – Я вам лето подарить хотел. Помнишь, ты летом к нам приезжала, у нас тюльпаны цвели, и ты сказала, что тебе нравятся…

Тася помнила.

В тот день Павел пригласил её «на тюльпаны». Он так и сказал – поедем с тобой на тюльпаны, ты ведь у нас только зимой была, а летом ни разу.

Дом был, как тогда говорили, частный, с двускатной крышей и уютной верандой с белыми тюлевыми занавесками. В саду росли огромные раскидистые яблони, по-молодому стройные вишни и смородиновые кусты, за которыми сверкал чистыми стёклами парник. А под самыми окнами пламенели невиданной красоты тюльпаны. Тася уставилась на них, не в силах отвести глаз.

– Нравятся? – с гордостью спросил Павел. – Это мама моя посадила, называются махровые. Она у меня цветы любит. Весной ещё снег не сошёл, а у неё подснежники растут, крокусы, потом нарциссы зацветают… Теперь вот – тюльпаны. А осенью астры. Необыкновенные! Вот приедешь осенью, сама увидишь.

Когда Тася собралась уходить, Павел задержал её у калитки – «Подожди, я сейчас…» – и вернувшись, сунул ей в руки целую охапку тюльпанов с изгибистыми резными лепестками. Тюльпаны пахли чудесной, волшебной свежестью, словно изысканные, баснословно дорогие духи.

– Паша, ну зачем ты? Зачем мне столько? – отбивалась Тася, отталкивая от себя букет, который можно поставить разве что в ведро. За её спиной кто-то сдавленно охнул, Тася обернулась – и встретила тяжёлый, полный ненависти взгляд.

– Я не хотела! Пусть бы лучше росли, – пролепетала Тася, с ужасом глядя на разорённую грядку.

– Чего уж теперь, – овладев собой, натянуто улыбнулась мать Павла. – Бери, коль тебе подарили. Другие вырастут.

Больше Павел её не приглашал.

И теперь, принимая из его рук тюльпаны, Тася вспомнила ненавидящий взгляд его матери. За что она её невзлюбила? У неё высшее образование, престижная, как теперь говорят, работа, наконец, квартира в Москве. И Павел без неё не может, каждый день звонит. Чем же она не угодила его матери? Злится, наверное, что её сыночек от Таси ни на шаг… Вот и на Новый год припёрся, сам напросился, и теперь будет сидеть и молчать -всю новогоднюю ночь.

Тасины предположения оправдались: Павел сидел у телевизора уже четвёртый час. Грыз семечки, которые Тася нажарила как он любил – с солью и с маслом, и молчал… четвёртый час!

– Вы как хотите, а я не могу больше сидеть, я спать пойду, – не выдержала Тасина мама, – Устала я от телевизора этого…

Мама ушла к себе, и тут случилось невероятное: Павел раскрыл рот. То есть, он и раньше его открывал, чтобы что-нибудь туда положить. И вот – заговорил. Изумлённая Тася услышала, что телевизор ему надоел, и он бы удовольствием лёг.

– Хочешь, на диване тебе постелю? – предложила ему Тася. – Как ты поедешь по темноте? Да и электрички не ходят уже…

– Да я и не собирался, я здесь хотел. Я пойду умоюсь, – и Павел буднично протопал в ванную. Тася постелила ему на диване и вышла.

– Тебе удобно? – спросила Тася, когда Павел улёгся, выключив телевизор и погасив свет.

– Да, спасибо, – донеслось с дивана. – Я бы давно лёг, да как-то неудобно было. Думал, ты посидеть хочешь, телик посмотреть.

– Так чего же молчал? Если честно, я из-за тебя сидела, – с досадой сказала Тася. Диван жалобно скрипнул, Павел негромко рассмеялся и пробормотал что-то вроде «дурочка! Надо же…» или «доброй ночи», Тася не разобрала. Она ушла к себе и долго лежала с открытыми глазами и ждала Павла. Глаза слипались, хотелось спать… Тася встала и на цыпочках прошла в гостиную. С дивана доносилось мерное сопение. Павел спал.

Тася вернулась к себе и легла, ощущая смешную детскую обиду – как ребёнок, который искал под ёлкой подарок, а подарка не было. Так и лежала без сна, а мысли кружились по бесконечному кругу, из которого не было выхода.

Утром в дверь деликатно поскреблись: «Тук-тук! Ты не спишь? А под ёлочкой подарочек лежит! Дед Мороз принёс, – радовался Павел. «И чего радуется, дурачок? С племянниками своими меня перепутал, шоколадку под ёлочку положил» – с досадой подумала Тася, одеваясь.

– Тась, ты скоро? Я вообще-то есть хочу. Тась! – гудел под дверью Павел. – «Как телёнок!» – разозлилась Тася.

Подарки были извлечены из-под ёлки, освобождены от нарядно-ярких обёрток и восторженно приняты, как и подобает подаркам.

– У меня завтрак готов, завтракать идите, – пригласила с кухни мама. Тася принуждённо улыбнулась Павлу, взяла его за руку и повела на кухню…

Павел за обе щеки уплетал всё, что ему подавали. – Как Роник! – прыснула Тася. Роник (полное имя Рональд, в честь Рональда Рейгана бывшего тогда президентом) был стаффордширским терьером их соседей по даче и больше всего на свете любил поесть. Валентина Тихоновна говорила – кушать: «Роник, детка, кушай, супчик с курочкой тебе сварила, как ты любишь» – и с умилением смотрела, как он ест, двигая крупными страшными челюстями и смешно фыркая, когда супчик заливался ему в ноздри – Роник совался мордой в тазик, заменявший ему миску, и вылезал только когда в тазике ничего не оставалось. Курицу он съедал целиком, доставая из бульона и брезгливо отряхивая налипшую на неё вермишель. Потом наступала очередь бульона. «Завтрака» ему хватало на весь день. Вечером Роник хрустел собачьими галетами и улыбался во всю пасть американской фальшиво-доброжелательной улыбкой (перекусал половину дачников, хозяева отделались штрафами), за которую и получил своё имя.