Кто сильней - боксёр или самбист? - [55]

Затем особисты вдруг вспомнили и про отца Тимура — коммуниста, и про младшего брата, служившего сержантом в штабе Уральского военного округа. Вот только военные контрразведчики не учли одного — вырос прапорщик Кантемиров в далёком уральском шахтёрском посёлке на улице Коммунистической, которая заканчивалась тупиком на конечной автостанции. Ещё из достопримечательностей посёлка были — шахта «Комсомольская» и две зоны: одна строгого режима, а вторая — не очень. И наш Тимурка с детства знал, что закладывать своих — это совсем не по-октябрятски. И даже, не по-пионерски. И совсем уж, не по-комсомольски. Западло, в общем!

Поэтому допрашиваемый говорил только о себе. А любознательным офицерам секретной службы уж очень хотелось услышать о ком-либо ещё. О ком — им было всё равно. Но, очень хотелось! Вот тут, прапорщик упёрся. Под конец долгой и утомительной для всех сторон беседы капитан вручил ему занимательную книжку — Уголовный Кодекс Российской Советской Федеративной Социалистической Республики (УК РСФСР), где ручкой подчеркнул часть 2 статьи 154 — «Спекуляция». И задушевно порекомендовал почитать на досуге. И ещё по секрету сообщил, что этого досуга у него сейчас будет: «Хоть жопой ешь!». Из кабинета начальника Особого отдела полка Тимур вышел с книжкой в руках и под конвоем. Почти сутки он просидел один в камере гарнизонной гауптвахты, рядом с комендатурой по адресу: Прошубельштрассе, дом 4 (нем. Proschubel Strasse,4).

Гарнизонная гауптвахта представляла собой отдельное четырёхэтажное здание серого цвета с небольшим двориком, огороженным по периметру высоким бетонным забором с колючей проволокой поверху. Грозой этого изолятора был начальник гауптвахты капитан Аргудаев. Эта была настоящая тюрьма. Тимур слышал от немцев, что во время фашизма в этом изоляторе сидел сам Эрнст Тельман, руководитель компартии Германии. Первый этаж гауптвахты был следственным изолятором, второй этаж был отведен офицерам и прапорщикам, а на верхних этажах находились камеры для солдат. «Лучшими номерами» этой «гостиницы» с ненавязчивым сервисом были четыре угловые камеры по углам на четвёртом этаже, куда зимой из кочегарки в подвале изолятора просто не хватало давления подать горячую воду зимой.

В начале сентября камеры гауптвахты ещё не протапливали, но ночи уже были прохладные. В одной из камер на первом этаже комендант дрезденского гарнизона хранил шкуры. Он был заядлым охотником. Запах стоял ещё тот! На кафеле пола камеры были изображены цветы, но так, что на стыке четырёх плиток они образовывали фашистскую свастику. Плитку периодически закрашивали или застилали линолеумом. Запомнился ещё постоянный перезвон колоколов ближайшей кирхи. А ещё, Тимур на всю жизнь запомнил свой испуг тогда. Думал всё — жизнь кончена! Парню было двадцать три года, режим в стране был совсем другой. Боевой запал от прошедшей беседы быстро прошёл; и он, думая о себе, своих родителях и брате, буквально проревел всю ночь. Как они перенесут такое известие? Особенно мама? На следующее утро прапорщика вывели из камеры и подняли в кабинет коменданта, где был только один майор Петров.

— Ну, как жизнь молодая? Не замёрз ночью? — весело спросил особист — А книжку капитана ещё не потерял?

И радостно засмеялся своей шутке! Тимуру было не до смеха. Дрожа от холода и неизвестности, протянул офицеру Уголовный кодекс, из которого успел выяснить, что его действия подпадают под «скупку и перепродажу товаров или иных предметов с целью наживы» и за всё — про всё ему грозит от двух до семи лет с конфискацией имущества. Начальник Особого отдела полка отсмеялся, протёр глаза и вдруг предложил:

— А не попить ли нам чайку, прапорщик?

И распорядился местному сержанту принести им обоим горячего чаю. Тимур пока ничего не понимал. Вообще, он готовился к продолжению вчерашних вопросов. Помешивая сахар, контрразведчик продолжил:

— Вот смотрю, Кантемиров, всё у тебя хорошо: и служишь без замечаний, и спортсмен, и с родственниками всё в порядке, немецкий вон выучил. И даже заочно в ЛГУ на юридический смог со службы поступить. Ну, что тебе ещё не хватает, прапорщик? Ответь мне честно! Без всяких записей, мы с тобой здесь одни.

Тимур вскочил со стола.

— Так интересно же, товарищ майор! И многие благодарят потом. Я же намного дешевле могу всё достать.

— Да садись ты! Чай пей. Дешевле говоришь? А вот, сколько, по-твоему, будет стоить магнитофон «Шарп-700»?

В наших гарнизонах поляки продавали такой аппарат примерно за три тысячи марок, но могли и бэушный втюхать. Тимур мог достать новый за две тысячи марок. Поэтому по привычке хотел накинуть марок пятьсот (месячная зарплата прапорщика), но, сказал — две тысячи двести марок (особистам — особая скидка!) и добавил:

— А я бы, на вашем месте купил бы здесь «Шарп-800», этот аппарат только вышел в продажу, он мощней и эквалайзер покруче будет. Знаю, что в Москве, в комке, стоит около трёх тысяч рублей.

Петров даже чаем поперхнулся:

— А здесь за сколько достанешь?

Прапорщик уже начал понимать, что пока никто его сажать не собирается. Поэтому, смело накинул свою долю малую и сказал: