Кто посягает на олимпийский огонь? - [42]

Рудольф Опперман не был похож на кровопийцу. Это был холеный, уже довольно пожилой мужчина.

И все-таки от его слов, от самого его вида почему-то становилось не по себе. Я взглянул на коллег-журналистов, понял: они испытывали те же чувства.

Перед нами ораторствовал расист. Эмиссар тех юаровских кругов, что превратили жизнь небелого населения Южной Африки в постоянный ад. Нам было прекрасно известно о расстрелах мирных негритянских демонстраций, о жесточайших пытках, которым подвергаются борцы за гражданские права, о той удушливой атмосфере страха и ужаса, что царит в расистском государстве.

Так мог ли Рудольф Опперман хоть кого-нибудь обмануть? Круг журналистов, собравшихся послушать, о чем говорит этот холеный седовласый мужчина, стал редеть. Прошло несколько минут, и рядом с юаровцем не осталось никого. Он еще продолжал свою речь, но уже в пустоту…

Теперь вторая встреча. С негритянским бегуном из ЮАР Сиднеем Мэйри. Я познакомился с ним в Риме, во время розыгрыша Кубка мира по легкой атлетике. Да, Мэйри приехал в Рим — выступать, хотя, конечно, не за Южную Африку. За команду США, он тогда уже подал просьбу о предоставлении ему американского гражданства и ожидал благоприятного решения заокеанских властей.

Сидней — талантливый бегун. Он даже был — пусть и совсем недолго — мировым рекордсменом в беге на 1500 метров. Пользовался известностью, в газетах публиковали его фотографии и интервью. Из сообщений печати я и узнал, что Мэйри выступает в поддержку расширения спортивных контактов с режимом ЮАР. Почему? Это было не очень понятно, вот я и решил встретиться с ним и поговорить. На магнитофонной пленке остался монолог спортсмена:

— Вам меня не понять. Вы белый, я черный. Ну, конечно, вы даже и небыли никогда у нас в ЮАР, понятия не имеете, что это такое — апартеид, раздельное развитие рас. Вам со стороны кажется, что расизм можно победить. А я сломлен. Да, то, что творится на юге Африки, ужасно, но ведь так было, так есть и так будет. Мне кажется, бороться бессмысленно.

Мне не забыть своего детства. Я просыпался рано утром, поднимался тихо-тихо, чтобы не разбудить родных: мы все жили в одной маленькой комнатке, восемь человек. Мама, отчим и крохотная сестренка спали на узкой кровати, а мы, пять братьев, устраивались прямо на цементном полу. Я пробирался среди спящих, выходил на улицу, пыльную улицу нашего Аттериджвилля, надевал кроссовки и бежал. Во время тренировок я старался забыть о нашей ужасной жизни, отвлечься, но очень хотелось есть, потому что обычно мой дневной рацион состоял из трех тарелок воды с горстью кукурузных хлопьев. Хлеб был счастьем. Мясо — мечтой. Да, я постоянно был голоден.

Эту дорогу, по которой я бегал в детстве, мне не забыть никогда. Справа, ничем не отгороженный, находился артиллерийский полигон, воздух над Аттериджвиллем гудел от взрывов день и ночь, а еще на столбах были прикреплены таблички: «Опасная территория. Могут быть неразорвавшиеся бомбы, снаряды и мины. Ходить запрещается». Но веемы, кто жил в городке, распахивали эту землю под кукурузу. Что страх подорваться… Ужас голода намного сильнее.

То, что я стал бегуном и оказался в Америке, — стечение обстоятельств. В школе, где учился, нам, черным, преподавали белые — такие школы большая редкость. Я смотрел на учителей как на богов — не потому, что учителя были хорошими. Просто они были белыми. Один из них обратил внимание на то, что мне нравится бегать. Сказал: «Это, негритенок, твой шанс. Может, станешь известным, тогда у тебя будут деньги».

Я и сам знал, что это мой шанс. Тренировался исступленно, особенно после того, как моего брата Лукаса в драке дважды пырнули ножом в сердце. У семьи не было денег даже на гроб. Тело положили в яму и завалили камнями. Я плакал.

Нищета ужасна, слов нет, но еще страшнее чувствовать себя человеком второго сорта. Черномазым. Женщины у нас в Аттериджвилле мазали лицо, да и все тело густой белой краской в наивной надежде, что их примут за белых женщин. Настоящие белые смеялись и плевали — они у нас в ЮАР прямо-таки пухнут от безнаказанности, от вседозволенности. Это их земля. А мы рабы. И, поверьте, тут ничего не изменить.

Сам я против апартеида. Но осуждать его не буду — бессмысленно. Режим существует и будет существовать. Его не изменить. Значит, единственное — ловить шанс. Закрывать глаза на то, что для белых — одно, для черных — другое. Я привык. Когда выступал на чемпионатах ЮАР по легкой атлетике, то в раздевалку для белых меня не пускали, а ведь выигрывал я, не они. Но я ждал своего часа. И приглашение учиться в одном из американских колледжей явилось для меня лучом надежды.

Мама говорила: «Белым надо подчиняться. Они хозяева, так угодно богу». А я всегда был послушным сыном. Теперь я и сам думаю: «Так угодно богу. Если не во всем мире, то у нас, в ЮАР». Бороться бессмысленно. А если так, то какие-то санкции против Южной Африки, спортивная изоляция — все это ни к чему. Наоборот, будь контакты шире, повезло бы еще кому-то из моих соотечественников. Зачем же лишать и так униженных людей своего шанса?..

Монолог Сиднея Мэйри, монолог сломленного человека. Как бы было удобно правителям ЮАР, если бы все небелое население страны выказывало такую вот рабскую покорность судьбе. Режим апартеида действительно сохранился бы на вечные времена.