Кто последний за смертью - [22]

Она принесла ему снотворного, и он быстро начал засыпать.

Ты знаешь, Ниночка, - бубнил старик сквозь сон. - Ты знаешь, что я оч-чень богат. Оч-чень...

И захрапел.

... Нина Владимировна лежала на спине и думала. Ей почему-то вспомнился этот разговор с отцом двадцатипятилетней давности. Что-то беспокоило, тревожило ее, она сама не могла понять, что именно. Она встала и позвонила домой Кириллу. Он подошел к телефону. Голос был очень веселый, бодрый. Ты что, мам? Не беспокойся, все в порядке. Мы встретились с Вильгельмом, и он мне очень помог. Я потом тебе все расскажу. Я, может быть, буду работать у Вильгельма в фирме, он мне сделал несколько очень интересных предложений. Так что, не все еще потеряно, мы еще повоюем, мама! Ладно, пока, мы тут сидим, беседуем... Я, наверное, приеду завтра утром. Целуй Виктошу. Ладно. Пока.

Несмотря на бодрый голос сына, тревога не оставляла Нину Владимировну. Какие-то неприятные мысли постоянно лезли в голову. В это время проснулась Вика, они попили чаю с тортом и пошли гулять. Погода была мягкая, воздух чистый и прозрачный. Они гуляли между высоких сосен, растущих на огромном дачном участке. Вика пыталась лепить снежную бабу, но снег был недостаточно мокрым, баба рассыпалась. Вика злилась и плакала, все это усиливало беспокойное настроение Нины Владимировны.

После ужина она села к телевизору смотреть новости. Передавали про преступную группу, соорудившую пирамиду и нажившую на этом огромные деньги. Почему-то опять вспомнился отец, его странные слова о своем богатстве...

...После того разговора здоровье отца стало быстро ухудшаться. Он порой впадал в совершенный маразм, говорил нелепые вещи, иногда бранился площадной руганью. Его отношения с ни в чем не повинной Клавой стали вообще невыносимыми. Он встречал ее с явной враждебностью. Входя в квартиру, Клава видела старика в драном халате с "Беломориной" в пальцах, шаркающего спадающими пальцами по пар кетному полу и бубнящему под нос: "У, пролетары окаянные, до чего довели страну. Давить вас всех надо, как клопов..." При этих словах он чуть ли не тыкал своим длинным пальцем несчастной Клаве в лоб. - "Вы что, с ума сошли, Владимир Владимирович?" - возмущалась Клава. "Что вы ко мне цепляетесь?" - "Это вы ко мне прицепились! Как банный лист прицепились!" - орал старик. - "Кто расстрелял моего Кирилла? Не твой ли батюшка?" "Моего батюшку раскулачили в тридцатые", заплакала Клава. - "А мы по миру пошли, семеро детей, только я, старшая, и выжила, да Федька на войне погиб, остальные с голоду померли. А вы говорите..." - "Ладно, извини", - успокаивался старик. - "С левой ноги встал. Давай чайку попьем". Но на следующий день упреки возобновлялись.

Почему-то вспомнилось Нине Владимировне, как она предложила отцу сделать в квартире ремонт. Квартира очень запущенна, рваные обои, облупившаяся краска, замасленный паркет. Хотелось как-то облагообразить быт больного человека. Реакция же отца была просто бешеной. "Подохну - делайте хоть сто ремонтов! Хоть бульдозером здесь проезжайте! А мне это не нужно!"

Однажды Нина Владимировна увидела странную сцену. Она вошла в комнату и обнаружила отца, стоявшего на четвереньках возле своего неподъемного дивана и вцепившегося своими старческими пальцами в этот диван, словно он хотел сдвинуть его с места. Он весь напрягся, тяжело дышал, хрипел. Пап, что с тобой? Ты что?! - испугалась Нина. Отец вздрогнул и поднялся на ноги. Таблетка вот завалилась..., - он какими-то мутными глазами поглядел на нее и добавил со вздохом: - Устал я, однако, от жизни, дочка...

В ноябре 1968 года старик позвонил дочери и попросил ее срочно приехать к нему. Как раз в это время ему стало гораздо лучше, он пролежал месяц в больнице, потом поехал отдыхать в санаторий "Узкое" и вернулся домой посвежевшим. Даже стал принимать у себя аспирантов и коллег. Стал следить за собой, перестал говорить гадости Клаве. А у Нины Владимировны в то время как раз заболел Кирюша, ему было тогда четыре годика. Она сказала, что никак не сможет приехать. Мне нужно немедленно с тобой поговорить, настаивал Остерман. - Нина, это очень важно. Пап, у Кирюши тридцать девять и пять! Ты понимаешь! Владик на работе, у него сегодня операция. Я никак не могу приехать. Ты можешь об этом сильно пожалеть, злобно заявил старик и бросил трубку.

Температура у Кирюши держалась несколь ко дней. Нина Владимировна не знала, что и делать. Использовала любые средства, но он горел, как в огне. Простуда обернулась воспалением легких, она уже хотела госпитализировать его, но неожиданно температура стала падать, и он начал поправляться. Только тогда она позвонила отцу. Подошла Клава. Клава, это я. Позови папу.

Плох он, Нина. Не встает уже второй день. А чего же ты не звонишь? Он не велел. Злой такой. Не звони ей, говорит. Ладно. Я сейчас приеду. Отца Нина застала в плачевном состоянии. Он полу-спал, полу-бредил. Ты кто такая? - спросил он дочь. Я Нина, твоя дочь. Врешь. Нина тут уже была. И я все ей рассказал. Она все знает, и я могу помирать спокойно. Мой тайник в надежных руках. Какой тайник?! О чем ты говоришь? Я знаю, о чем. Вы идите, идите отсюда, вы от меня ничего не получите, пролетары окаянные. Только моя дочь получит все, только моя дочь, понятно вам, гегемоны? Да это я, Нина! кричала Нина Владимировна. Ступай, ступай, - злобно улыбался старик. Ничего вам от меня не получить, вы и так из меня все высосали. Давно он так? Так-то только нынче. Вчера еще ничего был, в разуме, не велел тебе звонить, обижался на что-то. Послушай, - спросила вдруг Нина. - А он тебе сегодня ничего больше не говорил?