Кто помнит о море. Пляска смерти. Бог в стране варваров. Повелитель охоты - [192]

Я думаю: у меня впереди еще делая жизнь на то, чтобы подняться и снова улечься. Но одновременно нечто более могущественное, более циничное, чем само мироздание, нечто такое, с чем бесполезно хитрить, говорит мне: этот день, вздымающий полдень как стяг, этот час, не пришедший ниоткуда и не ведущий никуда, — что это, как не заранее подстроенный удар? И слабая надежда подняться, подняться и снова улечься.

Си-Азалла говорит:

Вхожу — никого. Веранда пуста, лишь одиноко горит свет. Корабль, в ожидании пассажиров бросивший якорь в зеленых сумерках парка. Десять часов: из глубин города доносятся мерные удары по стеклянной наковальне. Сосновый бор дает знать о своем близком присутствии легким гулом и смоляным духом. Сегодня вечером у доктора Бершига прием. Как, впрочем, и во все остальные вечера. Сейчас он с гостями ужинает внутри виллы. Я не собираюсь объявлять о своем приходе. Предпочитаю подождать здесь. Рано или поздно эти господа появятся.

Тут мне лучше: не опасаясь нарушить своим приходом их трапезу, я могу в одиночестве поразмыслить, окруженный бормотанием ночи. К тому же разговор, который должен состояться у меня с доктором, не терпит свидетелей.

Часовой, стоящий на границе двух миров. Странное положение, странная вахта. Что находится позади меня, я знаю. Но впереди моему взгляду предстает неизвестное. Там расстилается пустынная, бесплодная земля. Скрывает ли в себе ответ этот как бы преданный преждевременному забвению пейзаж? Он один в состоянии его дать. Я верю в это. Верю.

Мысли мои помимо воли, любыми окольными путями устремляются к Камалю Ваэду. Он составляет часть этого пейзажа. Я жду ответа, терпеливо жду. Но ответ не приходит. Время еще не назрело.

Он подписал пакт. Он сделал это, сделал. Горько себе это представлять, и еще горше об этом говорить. Чуднó, что это произошло именно с ним, тогда как с ним не может произойти ничего, что не затронуло бы меня. Я всегда получаю свою долю того, что достается ему.

Обнаружив меня на веранде, доктор Бершиг издает удивленное восклицание, которое выводит меня из задумчивости. Нахмурив брови, он со свойственным ему радушием протягивает вперед руки.

— Как, вы были здесь и не присоединились к нам? За столь чрезмерную скромность вас не мешает и пожурить.

Он полуоборачивается к своим гостям:

— Вы знаете Азаллу, я в этом уверен, и он вас знает, в этом я еще более уверен. Так что представлять его вам нет нужды. Рассаживайтесь, где кому нравится, и чувствуйте себя комфортабельно, как говорят англичане.

Мои мысли не отпускают меня. А то, что в борьбе с ними меня застали врасплох, только усугубляет мое замешательство. Но мне остается лишь запастись терпением и ждать, пока не закончится эта вечеринка. Разговор завязывается сразу же. Он становится общим, шумным, веселым. Отдельные его брызги, обрывки фраз долетают и до меня:

«…с людьми Запада вся беда в том, что, по их глубокому убеждению, цивилизация — это самое дорогое, что у них есть; они укрываются в комфорте, который она им предоставляет, как в неприступной крепости, и вытащить их из нее не под силу даже катаклизму — разве что снести вместе с их убежищем…

…в какой степени лжец действительно лжет, в какой степени старается ввести в заблуждение? Человек никогда не расстается с маской…

…мы прячем и не признаем некоторые части души точно так же, как некоторые части тела…

…наш народ? Он из тех закаленных, неуязвимых, нечувствительных жертв, из тех бесстрастных и стоических жертв, которые в конце концов обязательно хоронят своих палачей…

…существует вся эта жестокая сторона реальности — секс, эротическое удовлетворение, внутренности, пищеварение, преступление, рана, ненависть, смерть и разложение, — от которой мы стремимся разгрузить сознание и мысли, как если бы рассмотрение одних только „хороших сторон вещей“ позволяло нам приобрести иммунитет…»

Я думаю; какое счастье для меня, что никому из этих господ не взбредет в голову спросить мое мнение и я могу оставаться при своих мыслях.

«…продавец арбузов пробивается к громкоговорителю мечети и пользуется им, чтобы расхваливать свой товар. А ведь народ сбегается, думая, что его сзывают на молитву…

…эта война, вы говорите? Еще до нее мировая война вытащила из земли этот народ, который никто не видел и не знал, эти легионы феллахов! И с тех пор они продвинулись далеко! До самой Европы!..»

Я настораживаюсь.

«…подобно слепой силе. И ни партии, ни политически и интеллектуально развитые слои общества, ни города, ни администрации, ни само правительство не сумели предвидеть это нашествие, и теперь их затопило и засасывает все глубже в ненасытное чрево…»

Решительно, Отман Лаблак — не единственный в своем роде, это начинает занимать всех.

«…мы вступаем в возраст песка…»

Эта фраза вызывает смех.

«…я хотел бы спросить у вас, дорогой мой профессор, знаете ли вы эту детскую песенку, которая начинается словами: „Тиб тиб тиб Хаму хай“? Там в одном месте поется о соседке, и о ней сказано, что она — кто она на самом деле: хабара (привратница) или хаммара (буйнопомешанная)? А чуть дальше речь идет о мкатфа (пирожках) или о