Кто помнит о море. Пляска смерти. Бог в стране варваров. Повелитель охоты - [149]

Маджар говорил, а Камаля между тем вновь пробирала внутренняя дрожь, с которой, как и минуту назад, он никак не мог совладать. Опять он был сбит с толку, опрокинут, уязвлен. Опять приглушенный было подспудный страх охватил его, отозвался тоской; рос, разрастался ужас от возникшего в его голове подозрения, от которого он сначала с такой горячностью отмахнулся. Его давний приятель, сидевший сейчас перед ним, — в эту минуту он был ему совсем чужим, как если бы их дороги ни разу в жизни не пересекались, — до мозга костей проникся своими убеждениями, но это было еще не все. Он отнюдь не ограничивался опровержением его, Камаля, доводов. Он открывал Камалю то, что его самого волновало, обитало в нем. Замечал ли это сам Хаким? До такой ли степени он заблуждался на свой счет? Камаль был далек от этой мысли. Хаким Маджар больше не был для него старым товарищем по коллежу, одним из мальчиков, чья семья — из бедняцких — надрывалась изо всех сил, в лепешку разбивалась, лишь бы дать ему проучиться еще несколько лет. Хаким являл собою уже не просто продукт этих усилий, завершившихся неудачей, он не просто вернулся домой — он был и больше, и меньше, чем просто образованный, нахватавшийся знаний человек, шествующий по жизни. Хаким достаточно закалился в борьбе, и передовые взгляды не позволяли ему двигаться по протоптанной колее. Менее приспособленный к жизни и к тем благам, за которые жизнь предлагала побороться, он одновременно и превосходил многих, и недобирал многого, был крепким и хрупким, непоколебимым, но и нестойким.

Так, плутая по лабиринту мыслей, рассуждал Камаль Ваэд. Возбуждение, хотя он его и сдерживал, достигло предела. Он раскрыл было рот, намереваясь возразить, но Маджар вновь опередил его:

— Я знаю, друг мой, что вы хотите сказать: как, мол, тогда получается, что выступающее под видом абсолютного блага можно использовать во зло. Зло, проистекая из добра, связывает его, делает зависимым от себя, своим союзником. Угадал?

Камаль Ваэд ограничился кивком. Он уже ничему не удивлялся, не удивился он и тому, сколь четко Хаким сформулировал возражение, которое Камаль порывался высказать. Но он упустил случай заговорить обуявший его страх.

— Частично я уже ответил, — сказал Маджар. — Добавлю, однако: кроме того, что в данном случае, как и в любом другом, не существует непреодолимой границы между так называемым добром и так называемым злом и зачастую одно примешивается к другому — мысль сама по себе затасканная и вряд ли плодотворная, которая ничего не объясняет и сводится к рассуждению «что есть, то есть», кроме этого, — он отчеканивал каждое слово, как бы придавая ему весомость, — сцепление добра и зла раскрывает нам нашу свободу. Да, друг мой, свободу и неизбежно вытекающую из нее ответственность. Ислам признает за человеком право делать все что угодно, и зло тоже. Зло привносит с собой не столько идею греха, сколько идею возможного выбора, стоящего перед нами, и если мы по своей воле выбираем зло, то должны за него отвечать. Такова страшная свобода, которую предлагает нам ислам. И тогда зло может возникнуть как скрытая оборотная сторона добра. К нашей чести и нашему бесчестию, мы вольны совершить любое зло, которое втайне вынашивает наша душа. С этой истиной нам приходится уживаться. И бороться. И те самые святые прекрасно ее знали. Подвизаясь на стезе добра, они принимали эту истину во имя своей бесконечной любви к людям и во имя их свободы. Их свет не ограничивался отрицанием тени, он доказывал ее существование, указывал на нее и в какой-то степени обосновывал ее подлинность. Что говорит об этом священная книга:

День когда земля разверзнется

и исторгнет из себя мертвецов

когда скажут; о горе!

исполнит она волю Господа

поручение его

и в этот день в смятении пойдут люди

созерцать дела свои

и кто сотворил хоть самое малое доброе дело

станет видно

и кто сотворил хоть самое малое злое дело

станет видно.

Вот почему наша религия не знает злого духа, сатаны. Понимаете? Конечно, это не согласуется с духовными и моральными принципами, которыми вы пропитаны, которые вам вдолбили в голову во время учебы в Европе Но, хотя эти принципы прочно укоренились в вашей душе, во всем вашем естестве, они чужды вам, даже если подлинные моральные принципы нашего народа, отвечающие действительной вашей природе, когда о них вам напоминают, ввергают вас в болезненное состояние.

Хаким и не подозревал, что попал в самую точку. Нет, определенно Камаля не пугала больше способность приятеля угадывать его мысли. Точнее не скажешь, все это богословие именно «ввергало его в болезненное состояние». Он решил сохранять хорошую мину при плохой игре, попробовал даже пошутить:

— Во имя той самой свободы, которой вы так дорожите, позвольте и мне иметь свои собственные взгляды.

— Имейте на здоровье! Но речь сейчас идет о свободе других.

— Мы не подвергаем ее сомнению, — твердо сказал Камаль, улыбнувшись через силу.

Они возвратились к более банальным темам. Маджар спросил:

— Вы обедать-то останетесь?

Это было так неожиданно, что Камаль, не успев собраться с мыслями, не нашелся сразу что ответить.