Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже - [5]

жила, что не только не чувствую боли, произнося твое

имя или странное словосочетание “мой первый муж”, но даже получаю от этого удовольствие. Что это?

Почему? Потому ли, что я стала тебе (и о тебе) писать, понемногу выпуская своих демонов? Или потому, что

я влюбилась?

Сегодня я видела Таню Москвину — впервые за

много лет. Вы вместе учились в институте, ты восхи-

щался мощью ее критического дара и способностью

ничего и никого не бояться. Танька всегда резала

правду-матку, была иррациональна, пристрастна

и явно страдала от того, что ее тонкая душа помещена

в несообразно большое тело (ты наверняка так же

страдал от своих “карманных” размеров). Однажды, когда мой сын Иван был еще совсем маленьким,

Москвина пришла ко мне в гости. Иван внимательно

посмотрел на ее яркое асимметричное лицо. Она, как

и я, перенесла в юности неврит лицевого нерва. Когда

меня в восемнадцать лет привезли с наполовину пара-

лизованным лицом в больницу, медсестра, записыва-

ющая мои данные, спросила: “Работаете,

учитесь?”. — “Учусь в театральном институте, на

театроведческом факультете”. — “Слава богу, что на

26

театроведческом. Актрисы-то из вас теперь не выйдет, с таким-то лицом”. Что из меня теперь не выйдет кра-

сивой женщины и что это для меня куда большая

драма, ее не занимало.

— А почему у тебя один глаз меньше другого? —

поинтересовался Иван у Москвиной.

— Сейчас я как дам тебе в глаз, и у тебя будет то

же самое, — немедленно парировала Танька. То, что

такое обычно не говорят маленьким детям, ей

и в голову не приходило. Так она жила — ни в чем

никаких ограничений. Ты свою бунтарскую природу

мучительно укрощал, к тому же был деликатен

и не любил задевать людей. А Танька позволяла себе

всегда и во всем быть собой и ничего не делать

наполовину. Если бутылка водки — то до дна. Если

страсть — то до победного конца. Если ненависть —

то до самых печенок. Она умела быть так упоительно

свободной и так одержимо неправой, что ты немного

ей завидовал. Она тебе всегда отдавала должное, как будто ваша группа крови, замешанная на

питерском патриотизме, была одинаковой.

Сегодня Москвина рассказала мне, как ты впервые

показал ей меня — в библиотеке Зубовского института

на Исаакиевской, 5, куда вы с ней два раза в неделю

ходили в присутствие.

— Смотри, какая девушка, — гордо сказал ты. —

Это Карина Закс. Она очень интересуется рок-культурой.

— А наш роман уже начался тогда? — спросила

я Таню.

— Кажется, нет. Но он уже явно был влюблен.

Ну да, рок-культура, конечно. На третьем году

обучения я написала курсовую работу под названием

“Над пропастью во ржи”. Тогда было модно рассуждать

27

про молодежную культуру. Альтернативную молодежь, разными способами выказывающую презрение к обще-

ству, почему-то называли системой, а мохнатых татуи-

рованных юношей, которые скандировали “Мы

вместе!” на концертах “Алисы”, — системщиками

(сейчас системой называют тех, кто группируется

вокруг власти и денег, а системщиками — тех, кто при-

водит в порядок компьютеры). “Мир, как мы его знали, подходит к концу”, — с особым ленинградским при-

дыханием пел Гребенщиков, закидывая голову и закры-

вая глаза. Он был первым рокером, чью кассету

я слушала по десять раз на дню, еще не зная, как он

золотоволос и хорош собой. Ленинградский рок-клуб, погружавший нас в сексуальный экстаз, латышская кар-

тина “Легко ли быть молодым?”, Цой, похожий на

Маугли и всегда одетый в черное, бешеный Кинчев

с подведенными глазами в фильме “Взломщик”, пере-

дачи “Взгляд” и “Музыкальный ринг” на ленинград-

ском телевидении, где взрослые дяди снисходительно

пытались разобраться с неформалами и как-то отфор-

матировать рокеров (легче всего этому форматирова-

нию поддавался, конечно, БГ, которому на любые

системы всегда было наплевать). Я написала страстную

курсовую от первого лица, где мой папа высказывал

пошло-примирительные идеи старшего поколения, где

институтские гардеробщицы ругали мерзкую волоса-

тую молодежь и где цитаты из “Аквариума”, “Алисы”

и шинкаревских “Митьков” иллюстрировали мои наи-

вные мысли о духовной свободе. Эта захлебывающаяся

студенческая работа понравилась руководительнице

критического семинара Татьяне Марченко. Она показа-

ла ее Якову Борисовичу Иоскевичу, который вместе

с тобой делал сборник статей о молодежной культуре.

28

Меня вызвали на Исаакиевскую — на встречу с вами

обоими. Я готовилась к этой встрече, безжалостно

завивала длинные волосы горячими щипцами, румяни-

ла щеки ватой, густо красила ресницы (тушь надо было

развести слюной) и слоями накладывала тональный

крем. Зачем я это делала — понятия не имею, моя кожа

была идеально гладкой и косметики не требовала.

Но мне с детства казалось, что можно быть лучше, красивей, хотелось преодолеть разрыв между тем, какой я была на самом деле и какой могла бы быть, если б... Если б что? Ну хотя бы волосы были кудрявей, глаза больше, а щеки румяней. Как будто, намазывая

лицо тональником (продукт совместного творчества

L’Oreal и фабрики “Свобода”, конечно же, неправиль-

ного оттенка, куда темнее, чем требовался моей блед-

ной коже), я пряталась под маской. При этом я надела

джинсы с шестью молниями — молодежная культура