Кто играет в кости со Вселенной? - [5]

Второй жизненный поворот – переход в физико-математическую школу № 30 («тридцатку») в девятом классе. Хотя учителя английской школы меня не хотели отпускать, чинили административные препятствия, убеждали родителей: «у вас такой гуманитарный мальчик – куда вы его тянете?!», но папа настоял, сходил в гороно и получил официальное разрешение на перевод. В «тридцатке» первую же контрольную по математике я написал на «кол». Пришлось напрягаться – заниматься дополнительно. Легко математика и физика мне не давались. Да и по всем другим предметам учителя предъявляли высокие требования. Это держало в тонусе. К выпуску я снова с отстающих подтянулся до уровня середнячков. (Это уже становилось системой.) «Тридцатка» дала столько козырей по жизни, что все сразу и не перечислить. Навскидку четыре основных – логическое мышление, поиск смелых идей, системность в обучении. И, что удивительно, если не любовь к литературе, то по крайней мере симпатия. Не к математике или физике, а именно к литературе. Как всегда, все зависит от учителя, который попадается тебе на жизненной дороге. Там, в «тридцатке», я впервые столкнулся с людьми, которые выкладывались в профессии. Когда в жизни ребенка встречаются сильные преподаватели – это везение само по себе – увидеть образец отношения к работе. К сожалению, большинство детей такое счастье обходит стороной. У нас учителя и математики, и химии, и черчения, и даже физкультуры старались передать нам знания и умения по максимуму. Особенно благодарным словом вспоминаю Ирину Юрьевну, учительницу литературы. Когда проходили Тургеневские «Отцы и дети», она мне задала вопрос:

– Кто любимый герой Тургенева?

– Базаров, – ответил я, не сомневаясь, что прогрессивный писатель должен любить прогрессивного героя.

– Нет, это главный герой. А кто любимый?

– Не знаю.

– Ну, думай смелее, – попыталась Ирина Юрьевна расшевелить мой зашуганный мозг.

– Не знаю, – мозг думал не над ответом, а над тем, как быстрее отвертеться от учителя.

– Николай Петрович, отец Аркадия, которого Базаров назвал «божьей коровкой», – помогла мне Ирина Юрьевна. – Именно его Тургенев изобразил самым гармоничным героем.

И я задумался: «Действительно так. Почему я не догадался сам? Чего испугался перебрать варианты, искать ответ и закрылся?»

Высшее учебное заведение, в которое я поступил, – физико-механический факультет Ленинградского политехнического института. Сильный факультет крепкого вуза. Там я в середнячках не удержался и сразу скатился в низины иерархии. Видимо, роль паиньки и хорошиста вымотала меня за предыдущие годы. Причина провала – не мог себя заставить учиться, когда внешняя сила не требовала этого. То ли лень, то ли неумение концентрироваться. На лекции ходил, хотя садился на «камчатку», но делать ежедневно уроки не мог – явный самосаботаж. Угрожающий прожектор зачетной недели светил издалека и тускло. Первый шаг я делал – каждый вечер садился за стол, доставал тетради и учебники. Но мозг отвлекался на разговоры с собой, и до второго шага – открыть тетрадь и выполнить задание – не доходило. Заканчивались посиделки угрызениями, что «опять не сделал задания, но завтра – кровь из носу». От этих угрызений сил не прибавлялось. И результатов тоже. Ближе к сессии я что-то вымучивал, как-то выкручивался и с грехом пополам сдавал зачеты и экзамены. Так и проболтался все шесть лет между тройкой и четверкой.

Один приятель, старше меня на два года, советовал:

– Не профукай студенческие годы, как я! Иди подрабатывать на кафедру. Наука – единственная перспектива в жизни. Без диссертации сгниешь за сто двадцать рэ в месяц.

– А как туда попасть? На кафедру.

– Спроси у преподов, кто им нужен. Соглашайся на любую работу, даже без денег: времени у тебя свободного хватит.

– Хорошая мысль.

Но я никуда не обратился, ни у кого ничего не спросил. Просто ел себя поедом, что профукиваю время. Пилил себя и свою самооценку, которая катилась вниз, – процветало ощущение полного несовершенства. Шахматы и футбол я забросил, в науку не пошел (хотя мама этого хотела), успехи на других поприщах не просматривались. Завидовал сверстникам – как легко они заговаривают с девушками. Причем лепят чушь, скучищу, а красавицы эти глупости жадно слушают, еще и хихикают! Наверное, во мне что-то не так. Смешно, но при такой самооценке я еще не отказался от лавров а-ля Эйнштейн. Единственным мотивом, который дотолкал меня до выпуска, – угроза армейской службы в случае вылета из вуза.

А под конец институтской жизни мои жизненные устои ждал еще один удар.

Мама постаралась меня продвинуть по научной части и через знакомых на дипломную практику пристроила к профессору Агрофизического института. Тот отнесся ко мне как к «маменькиному» сыночку, что в большей части соответствовало действительности, который мешается под ногами, и, чтобы отделаться от нагрузки, дал мне какое-то сложное задание, с которым я не справился. Обратиться к профессору за помощью не хватило духу. В результате меня с позором выперли с этой практики: «Да ты полный ноль, чего тебя к нам прислали? Возвращайся на профильную кафедру, они обязаны тебе дать тему диплома полегче!» Кстати, на кафедре все сложилось хорошо: и с руководителем, и с темой, и с защитой. Но неудачный «поход в науку» подтвердил ощущение непутевости. Плюс ко всему я закончил институт третьим с конца по среднему баллу среди однокурсников. Третий с конца! Скепсис в отношении «стать знаменитым, как Эйнштейн» превратился в пораженческие мысли. И это «масечка», который в детском саду был образцом для других детей. Как так можно было скатиться? Если бы не шахматы, которые научили держать удар, – сложно даже представить мою психологическую яму. Впереди маячила профессиональная дорога.