Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды... - [202]

Можно проследить, как автор доказывает этот свой постулат на примере трех-четырех совершенно разных судеб. Для этого он использует такие средства, как авантюра, гротеск, цепочки случайных удач и неудач, интригу, сводя их к одной неумолимой закономерности: в том, что происходит с героями, виновата не их «злая судьба», а изначально заданные, «естественные» условия их существования.

Утверждение, что роман Фаллады — лучшая книга своего времени о тюремной жизни, представляется читателю справедливым даже после того, как он убедится, что, собственно, в тюрьме происходит не более одной пятой всех описываемых автором событий. Тюремная жизнь не кончается с выходом на волю: тюрьма преследует бывшего заключенного, принимая всё новые обличья. Он связан с ней невидимым, но прочным канатом. Тюремное «личное дело» Куфальта появляется потом не только на столе у пастора Марцетуса: оно в разных видах сопровождает его повсюду, тянется за ним, как длинная черная тень. Само будущее теперь определяется этим прошлым, которое, как неизлечимая болезнь, делает невозможным его возвращение в общество добропорядочных бюргеров.

Это ощущение безысходности возникает уже в первых двух главах, в которых описывается жизнь в тюрьме. Не только потому, что Фаллада с беспощадной точностью воссоздает гнетущую тюремную атмосферу, но и потому, что постоянно сравнивает ее с жизнью «на воле». При этом тюрьма для него — не просто институт, созданный для изоляции и наказания преступников, но институт, созданный определенным обществом и в этом обществе действующий. И описывает он ее не саму по себе, а как элемент некоей системы, как часть, по которой нетрудно представить себе целое.

И хотя тюрьма, по словам Германа Гессе, это «уродливый мир», но мир настоящий отражается в ней не как в кривом зеркале, а скорее как в зеркале параболическом, собирающем все лучи в одну пылающую точку: тюрьма с особой силой высвечивает основные черты характера человека, его силу и его слабость, его порядочность или подлость, в обычной жизни проявляемые редко или вообще незаметные. Тюрьма, как и вообще любая чрезвычайная ситуация, требует не только полного раскрытия этих черт, но и их максимального развития, служа, таким образом, безошибочным индикатором состояния не только данной человеческой личности, но и данного общественного строя.

Хотя Фаллада и подчеркнул во Введении, что считает своей задачей «писать лишь то, что видел своими глазами», в заявке на роман он не скрыл своего намерения выявить и подчеркнуть проблемы, требующие незамедлительного и кардинального решения. Одним из первых это почувствовал адвокат Бехерт, писавший, как мы помним, что эту книгу должен прочесть каждый юрист, причем не один раз. Ту же сторону романа выделил и рецензент «Дойче Альгемайне Цайтунг»: «Психолог-криминалист мог бы многое почерпнуть из этой книги». «Реформистские намерения» автора также не ускользнули от его внимания.

Что ж, пусть с опозданием, но нам все же удалось установить истинные намерения Фаллады. Его вины в этом нет: он и вправду никогда не ломился в открытую дверь.

А его слова о том, что Вилли Куфальт — «блудный брат Пиннеберга, маленького человека», вынесенные во Введение, показывают, что судьба героев для самого автора не ограничивалась рамками книги: все его «маленькие люди» составляют одну семью, один род. И Куфальт, и Пиннеберг суть варианты одного и того же человеческого типа. И судьбы их обнаруживают гораздо больше сходства, чем различий: «пропасть», отделяющая честного Пиннеберга от жулика Куфальта, не умаляет их внутреннего родства.

Только благодаря жене, Овечке, Пиннеберг не идет с другими воровать дрова. Она понимает, что тюрьма окончательно сломает его. И не исключено, что Пиннеберг мог бы превратиться в Куфальта.

Куфальта судьба уже толкнула на крайний шаг; если бы для Пиннеберга обстоятельства сложились немного иначе, он бы тоже нарушил закон. Тюрьма только кажется «маленькому человеку» последней ступенью падения. Безработному буржуазное общество даст умереть с голоду, а заключенного оно кормило и будет кормить — правда, баландой, но зато ежедневно.

Фаллада однажды назвал себя «описателем». Что ж, в описании с ним и впрямь мало кто может сравниться, особенно когда речь идет о жизни «маленького человека». В этом — его сила: он, по словам Германа Гессе, стал мастером, «к которому нельзя не прислушаться». К этому можно добавить: Фаллада стал мастером, к которому мы прислушиваемся и сегодня.