— Будешь лететь в тёплые края, так там, за нашей рощей, на соседней улице, живёт у деда Кукаренко петух без двух перьев в хвосте. Он ещё по утрам, когда хозяина будит, кричит: «Кукаренко! Вставай, а то бабка твоя ругаться будет!» Повстречаешь его — передавай привет. Скажи, как увидимся с ним в следующий раз — додерёмся. Мы с ним, как-то в мае, только начали драться, так нас бабка Кукаренчиха метлой разогнала.
— Передам! — пообещала сорока.
— Сама, смотри, не спорь с ним. Драчун он. Недаром у него хвост ободранный… Ну, — добавил на прощание петух, — ты в тёплых краях не задерживайся. Хорошие сороки нам и здесь нужны.
— Не знаю, не знаю, — застрекотала сорока. А самой приятно стало, что петух назвал её хорошей. Мог бы, конечно, добавить, что она симпатичная. Да уж ладно. Может, про это кто-нибудь другой скажет. Не могут не сказать.
В этот день проститься со всеми сороке не удалось. Полетела она попрощаться с бабушкой полудницей, да увидела Хавронью Сидоровну. Дремала свинья спокойненько на солнышке под забором. Что ей начала говорить сорока, Хавронья недослушала.
— Ну и улетай, — хрюкнула и даже на сороку не взглянула. — Лети, тише на улице будет. А то гоняешь тут по дороге на мотоцикле, туда-сюда носишься. Тарахтишь. Один шум от тебя…
— Я? На мотоцикле?! — удивилась сорока. — Да ты что, Хавронья?
Приоткрыла, как всегда, один глаз свинья, хрюкнула:
— Хрю, это ты, сорока?.. Тогда на мотоцикле, наверное, бабка полудница носится. Ну, всё равно — лети, раз собралась. Пока же, если ты меня уважаешь, выключи, пожалуйста, собаку. С утра Барбоска у деда Юрия лает и лает. Вздремнуть не даёт. Выключи его, да и сама поспи перед дорогой.
— Ладно, — пообещала сорока и полетела во двор деда Юрия. А пёс его, Барбоска, как раз перестал лаять. Устал, наверное.
— Опять сорока мимо летит. Опять мимо! — защебетали воробьи.
По двору деда прогуливался петух Костя и смотрел, как его куры умываются пылью. Выбили они в земле лунки, подбросят крыльями пыль над собой и радуются. Так уж им хорошо.
— Ванны принимаете? — спросила сорока.
— Ванны, ванны! — закудахтали куры. — Давай с нами!
— Я бы не против, да вот улетаю от вас. Проститься заглянула.
— Куд-куда? Куд-куда ты, Мима? — закудахтали куры. Сказала им сорока, что на юг собралась — в тёплые края.
— Ну, слетай, слетай, Мима, раз делать нечего, — разрешил петух. — А моим хохлаткам цыплят выводить надо.
— Некогда нам, некогда, — затараторили куры, — а ты лети, Мима.
— Почему мимо? — удивилась сорока. — Я прямо на юг полечу.
— Ты прости нас, Мима. Рядом живём, а не знали, что тебя Мимой зовут. Удивилась сорока, принялась расспрашивать, кто же стал её так называть?
— Да все, — объяснил петух Костя. — Вон и воробьи, когда тебя увидели, зачирикали: «Вон сорока Мима летит… Опять Мима летит».
Спорить с курицами сорока не стала. Догадалась, что хохлатки всё перепутали, и, решив, что с ними она простилась, отправилась в соседний двор. Там, в гнезде на высоком тополе, снимали квартиру две сороки. Но дома их не оказалось. То ли они новости по улице да огородам собирали, а может, своими со встречными делились. Зато под тополем на пеньке сидел Кирюша. Успешно окончив первый класс, приехал он на каникулы к бабушке. А сейчас тут, на пеньке, читал вслух грустное такое стихотворение:
Ходит-бродит взад-вперёд
Поросёнок у ворот.
Ходит, хнычет: хрю-хрю-хрю,
Я всё это не стерплю.
Малыши плохой народ —
Не пускают в огород.
Жалко было Кирюше поросёнка, и он горько плакал. Плакал и думал: «Зачем я только научился читать?!» А бабушка приготовила ему на каникулы сразу две книжки. Открыл Кирюша вторую и хорошо сделал. Стихотворение в ней ему понравилось:
Мне бы в речке искупаться,
На песочке поваляться —
Буду весел и здоров.
И не стану я бояться
Ни мошки, ни комаров!
И тут как раз комар сел Кириллу на нос. Кирюша, хоть и был городской, нисколько комаришку не испугался, пришлёпнул его, сказал: «Вот тебе!» — и решил пойти к бабушке и прочитать ей это стихотворение. А то она: «Не ходи на речку, не ходи на рыбалку — там комары!» А чего их бояться. И ещё решил, что книжки он будет и дальше читать, ну, например, завтра.
Застрекотала пожилая сорока, принялась рассказывать Кириллу, куда и зачем она улетает, и что зовут её теперь Мима. Но мальчик встал, прихватил книжки и пошёл к бабушке. Наверное, он не понял, о чём она стрекотала. А жаль, он бы узнал, куда сорока собралась, и что зовут её Мима. Самой же пожилой сороке имя это понравилось. Лучше, чем «сорока, сорока» — будто она воробей какой-нибудь…
Курицы же, когда сорока улетела, долго спорили: куда же Мима отправится.
— На юг! — утверждала одна.
— В тёплые края! — кудахтала вторая.
— Ко-ко-конечно, в тёплые страны, — доказывала остальным третья.
Слушал, слушал своих хохлаток и пеструшек петух, рассердился и загнал их в курятник.
— Идите, отдохните, а то у меня из-за вас голова разболелась.
На кухне у бабушки съел Кирюша целое блюдце манной каши. Да и как не съешь, если бабушка сказала:
— Ешь, а то плохо расти будешь.
— А какой я вырасту, если всю кашу в твоей кастрюльке съем?
Бабушки, они всё знают, вот и Кирюшина бабушка сказала, что будет он высокий, как пугало Игнат.
